"Стоящие свыше"+ Отдельные романы. Компиляция. Книги 1-19
Шрифт:
– Я тоже не понимал, почему меня никогда сюда не привозили… Теперь понял.
После посещения удобств во дворе Влада не растеряла оптимизма.
– Сделаем канализацию и горячую воду, теперь все так делают. Летом и так нормально, но зимой ребенок может простудиться.
Ковалев тем временем разбирал привезенную ею сумку и долго рассматривал трехлитровую стеклянную банку.
– Это что? – спросил он.
– Это борщ.
– На черта нам борщ?
– Не можешь же ты питаться только молочным супом.
– А это что? – Он вытащил на свет три тяжелых контейнера.
–
– А это? – На дне сумки лежала уложенная в коробку приставка караоке с микрофонами.
– Я подумала, мы должны что-нибудь подарить санаторию. Раз тут детишки без родителей. По-моему, хороший подарок.
– Не знаю… Зачем им?
– На музыкальные занятия. И диск я сделала детский. Серый, смотри, тут деньги и записка… Кто это пишет тебе записки?
– Соседка.
– Молодая? – Влада покосилась на него с улыбочкой.
– Лет так семидесяти пяти. И что она пишет?
– Что триста рублей сдачи оставляет.
– Это за дрова. А ты о чем подумала?
На узкой кровати с железной сеткой вдвоем было тесно.
– А что? Снова романтично, – сказала Влада, подвинувшись к стенке. – Давай, залезай скорей под одеяло, а то мне холодно.
– Волосы с подушки убери, – усмехнулся Ковалев – Влада не любила, когда он рукой наступал ей на волосы.
Он вспомнил вдруг об Инне – с неприязнью, к которой почему-то примешивался азарт. Он привык к яркой красоте жены, забыл, какие страсти она когда-то в нем будила. С ней было просто и спокойно и не требовалось что-то из себя изображать.
Шелковая ночная рубашка Влады блестела, как вода в реке, повторяя изгибы тела… Дома они спали на двух сдвинутых кроватях, а тут, как ни крути, спать можно было только тесно прижавшись друг к другу, и Ковалеву это показалось волнующим. Он разглядывал ее сверху вниз, поставив руку на локоть.
Влада накинула на него одеяло и шепнула:
– Серенький, ты сегодня был такой герой… И вообще ты мне нравишься.
– Не может быть.
Он зарылся лицом в ее волосы, тронул скользкий шелк ночной рубахи – и подумал о черной воде реки, холодной и опасной. Нечто темное, дремучее зашевелилось внутри: взять, победить, подмять под себя… Наверное, он был несдержан, потому что Влада спросила:
– Серый, ты чего?
– Я тебя хочу…
– Не до такой же степени…
– До такой.
– Это от манной каши, – вздохнула она. – Нет, ты продолжай, я просто спросила…
Ковалеву почему-то было не до шуток – он испугался самого себя, своего желания смять, сломить, подавить, напугать… И все равно лапал ее совершенно бесстыдно, жестко, не рассчитывая силы, потому что перед глазами, похожая на шелк ночной рубахи, катилась река – вожделенная и неумолимая, как суккуб. И не уступала, не сдавалась, тянула в глубину, будто камень на шее, хотела растворить, затащить в водоворот, сомкнуть над головой маслянистую черную воду… Он так и не понял, кто победил…
А потом наваждение исчезло, и Ковалев, все еще тяжело дыша и навалившись на Владу всем весом, ощутил ее слезы у себя на плече. Влада всхлипнула, и он поспешил приподняться на руках. Ее лицо было мягким,
– Извини… Ну извини, так получилось…
– Ты тут совсем одичал. Нет, это тоже было романтично, хоть и варварски. – Влада погладила пальцами его мокрую от пота челку. – Как в пещере на шкурах убитых тобой саблезубых медведей.
Ковалев выдохнул с облегчением и перекатился на бок: невозможно хотелось спать, глаза слипались, и тело подрагивало от усталости.
– Тигров как минимум, а не медведей… – шепнул он, еле ворочая языком и всеми силами стараясь не закрыть глаза.
– Ты себе льстишь. Хватит с тебя и медведей. – Она подумала немного и добавила: – Я, конечно, не стану прыгать с моста, если ты меня бросишь. И замуж, конечно, выйду сразу. Но знаешь, мне без тебя будет очень плохо.
– Я вовсе не собираюсь тебя бросать…
– Спи уж… – снисходительно сказала она, целуя его в висок.
Он уснул почти сразу, ощущая, как она перебирает его волосы и легко пробегает пальцами по щеке. И даже в полусне близость с ней пьянила, не будоражила уже – просто казалась сладкой, баюкающей, уютной.
Осенний туман над рекой не похож на летний – он клубится во мгле стылых ночей, леденит кровь, оседает на лице каплями холодного пота, застит глаза белесой пеленой. Он прячет в себе тени: быстрые и хваткие. Он хранит память о злых умыслах и черных делах – тени в его глубине с радостью вцепятся в любое черное дело…
– Будь осторожна, обращаясь к силе реки. Помни, что эта сила может встать и против тебя. Помни, что она сильней.
За туманом не виден огонек на краю болота, старый дом черен, как ноябрьская ночь, и лучше не подходить к нему близко – заморочит, иглами выставит гнилые колья, столкнет в трясину и расхохочется вслед…
– Если бы она была слабей, кто бы стал к ней обращаться?
Скулит в трубе холодный ветер, вьется по верхам и не смеет спуститься в туман. Скрипят половицы под чьими-то шагами, глухо капает вода в деревянную кадушку, мгла витает по дому, вязнет в паутине углов, сажей садится на стены, застит копотью стекла. Шепоты, шепоты мстятся по темным закуткам, трогают лицо нечаянные сквозняки – будто где-то на миг отворяются двери, чтобы тут же захлопнуться.
– Я не сказала: не обращайся. Я сказала: будь осторожна. Пользуясь ее силой, ты выпускаешь на свободу нечто, наделяешь его властью – и властью над собой. Не думай, что это нечто будет благодарно тебе за свободу, – оно не ведает добра и зла, оно живет по своим законам. Ты должна знать его законы и действовать по ним, ты должна управлять тем, чем пользуешься. Это мы думаем, что есть темная сторона реки и светлая, а реке нет дела до людей и их представлений. Для нее нет жизни и смерти, нет счастья и несчастья, любви и ненависти. Она крутит коловорот, в котором жизнь рождается из смерти, в котором ничто, по сути, не умирает, а лишь изменяет форму. Ее законы – законы бесконечного движения по спирали. Запомни: не по кругу, в ее движении нет возврата.