"Стоящие свыше"+ Отдельные романы. Компиляция. Книги 1-19
Шрифт:
Спаска ничего не ответила, только вышла из-за кустов.
– Спаска? Откуда ты? Как ты здесь оказалась? – Славуш опешил. – А где Ягута?
– Убили гвардейцы, – ответила она, поразившись, как легко ей дались эти слова.
– И ты пришла сюда одна? – Он начал стаскивать с себя стеганку.
– И маму тоже, – добавила Спаска.
Он растерялся и не знал, что надо говорить.
– Да как же… Как же ты пойдешь до замка босиком?.. Хочешь, я понесу тебя?
Она покачала головой.
Славуш закутал ее в стеганку и попытался надеть на нее свои огромные
– Не надо. Мне не холодно.
– Да это ерунда, ты просто уже не замечаешь… Тебе надо в тепло, скорее! А сейчас начнет темнеть.
– Так мы пойдем быстрей, – ответила Спаска.
Она не почувствовала радости – потому что не чувствовала ничего. И по дороге к замку молчала. И Славуш молчал тоже – наверное, понимал, что слова не помогут, ведь его родители тоже умерли. И только когда они подходили к крепостной стене, он вдруг спросил:
– Почему ты не плачешь?
Спаска не могла ответить на этот вопрос. Ей не хотелось плакать. Ей казалось, что слезы смоют последнее препятствие между ней и болью, от которой она бежала. Если плачешь, значит все произошло на самом деле, значит веришь в случившееся и его уже нельзя изменить.
Чернокнижник еще не спал, когда Славуш привел к нему Спаску.
– Я услышал ее крик… за восточной стеной… – соврал Славуш. – Она… не плачет.
– За восточной стеной? – Милуш посмотрел на своего ученика строго и подозрительно. – Или ты опять один пытался пройти в межмирье?
Славуш неопределенно пожал плечами, а его учитель внимательно посмотрел на забрызганные грязью сапоги. Но не стал ругать Славуша, лишь процедил ворчливо:
– Будь осторожен. Бояться на болоте надо не только гвардейцев.
И Спаска почему-то подумала не о старухе в куколе, а о человеке по имени Прата Сребрян…
Баба Пава вымыла ее в бочке с горячей водой и уложила в постель, полную грелок, перин и подушек, но Спаска все равно не согрелась. И, как ни старалась, не могла не думать о том, что теперь купать ее будет только баба Пава… За это Спаска невзлюбила ее еще сильней.
Отец приехал в замок через час. Спаска думала, что он станет ее утешать и тоже спросит, почему она не плачет, но он, присев на корточки у нее в изголовье, шепнул:
– Я не успел.
От него пахло конским потом, болотом и дождем. И с плаща, который он скинул у двери, на пол громко капала вода.
– Ты ехал на лошади? – спросила Спаска.
– Какая разница? Я все равно не успел.
Нельзя грезить о мертвых, нельзя! И все могло бы повернуться иначе, если бы… Но это в хрустальном дворце все было как в сказке. Если бы отец успел, его бы тоже убили.
– Хорошо, что ты не успел, – выговорила Спаска.
Он медленно опустился на колени, сжал руками виски и уткнулся лицом в перину. Спаска вытащила руку из-под одеяла – сразу стало очень холодно – и тронула его волосы.
– Татка, не надо… Ты не виноват.
Он поднял искаженное болью лицо:
–
– Никто же не слышит. Наверное.
Она тронула его за руку – чтобы он не сжимал голову, – но отец испугался еще больше, положил руку ей на лоб и тут же вскочил.
– Да чтоб-в-твою-душу-мать! Где твоя нянька? Куда она смотрела!
Он кинулся к двери, но баба Пава уже вошла в комнату (как будто подслушивала и чего-то ждала).
– Что ты орешь? – осадила она отца.
– Она же вся горит! Это же лихорадка!
– Выискался самый забочий! А то без тебя не разобрались! Где ты был, когда дитя сутки по болоту босиком бродило? Распустил тут нюни: не успел, не успел… Дурак он и есть дурак! Пожалеть девочку надо, приласкать, чтобы растаяла она, чтобы расплакалась! А не биться об стенку головой!
Отец хотел что-то возразить, но сник и прикусил губу. Баба Пава немного смягчилась и проворчала:
– Милуш ее уже смотрел, сказал – пока ничего страшного. Он грудной горячки боялся очень, но, говорит, не похоже.
Она вздохнула и пошла назад. Только у двери оглянулась и шепнула:
– Иди, обними дитя… Что встал-то?
Спаска проснулась в полной темноте – в комнате никого не было. Очаг погас (даже угли остыли), дождь уныло шуршал по крыше, из окна не пробивалось ни капельки света. И голос болота был слышен сквозь стены: «Иди сюда… Иди, не бойся…» Не со Спаской говорило болото, с кем-то другим. И этот кто-то противился зову, упирался, не хотел его слушать. «Дай! Дай!» – требовало болото. Ненасытное… И Спаска подумала, что комната ее не заперта, а она совсем одна здесь. Она не привыкла быть одна, и не темноты вовсе испугалась, а одиночества.
По ковру тянуло холодком, пятки укололо жесткими ворсинками. Спаска соскользнула с кровати и прижалась к стене; ей казалось, что дверь вот-вот распахнется: тот, кто не хотел умирать, думал откупиться от болота, отдать ему кого-нибудь другого. Маленькую девочку принести в жертву легко…
Спаска остановилась перед дверью и прислушалась: в темном коридоре было тихо. Скользнуть в эту темноту – и никто ее там не найдет. Спаска приоткрыла дверь – та потихоньку скрипнула. Нет, в темноте никого не было. Два шага вперед, и темнота обняла Спаску, спрятала надежней, чем дверь с засовом. Тот, кто не хотел умирать, поднимался по лестнице, сняв обувь: его шагов не распознал бы никто. Только Спаска – змеиная кровь – телом ощущала его приближение.
Она не побежала – спокойно направилась в противоположную сторону, миновала темный коридор, свернула в другой, в конце которого брезжил свет, – к покоям Чернокнижника. Может быть, ей только показалось, что дверь в ее комнату скрипнула…
Недовольный (как всегда) голос Милуша она услышала издали:
– Зачем же ты так нажрался-то… Сядь хотя бы, пока что-нибудь не опрокинул…
Послышался грохот упавшей скамейки и звон серебряного кубка, прокатившегося по полу.
– Тьфу, злыдень… Вставай, что ли… За меня держись, не за скатерть!