Страдания среднего возраста

Прага Злата

Заметив моё состояние, Лидочка, которая часто пряталась у меня в коттедже от нравоучений матери, приволокла мне из аптеки какую-то траву в пакетиках.

— Чего это? — настороженно спросила я, увидев пакетики.

— Это специальный чай. Возрастной. Мама пьёт, когда её сильно в жар кидает, — сказала она, смущаясь.

— Спасибо, — не стала я выпендриваться насчёт «возрастного».

Теперь я пару раз в день заваривала этот чай, припивая им пироженки или печеньки, и, несомненно, стала чувствовать себя гораздо лучше.

День

Свадьбы стремительно приближался, и я вдруг решила поменять образ. Я бы купила новое платье, но меня заклинило на шляпе. Я по-разному примерила элегантную «таблетку» с вуалькой, но она на мне меня не впечатлила так, как когда я видела её на манекене. Поездив пару дней по магазинам, я купила сразу четыре шляпы: синюю с лентой, чёрную с алой розой, алую с чёрным подкладом и белую свадебную — все с огромными полями, закрывающими пол-лица.

Проверить их я решила на Тарике и вызвала его на свидание в городскую кафешку — подальше от посёлка. И вот сижу я вся такая загадочная в алой шляпе и меховом воротнике нового пальто — всё-таки уже первый снег пошёл — потягиваю коньячок из бокала, а передо мной лежит роза, купленная самостоятельно для придания той самой загадочности.

Тарик вошёл как всегда эпохально: впустив впереди себя охрану, которая живенько расчистила путь светилу международного флирта, с основательной торжественностью расположился за столиком и геройски оглядел зал. Меня, размадамочку, он засёк с полоборота. Я сразу узнала этот его хищный прищур вышедшего на охоту тролля, но чудесным потрясением и культурным шоком для меня стало осознание того, что этот подлый старый ловелас меня не признал.

Я сообразила это в последнюю секунду, когда он, после долгих томных взглядов и идиотских подмигиваний поднял своё уютное тело, одёрнув выбранный мною и недавно купленный костюмчик, и лично подковылял к моему столику.

— Мадам, позвольте предложить вам себя как компанию для чашечки кофе? — промурлыкал мой милый.

— Но я ещё не допила свой одинокий коньяк, сэр, — томно проворковала я, чуть сиплым от ярости голосом.

— Нет проблем. Допьём вместе, особенно если вы осветите этот мир волшебным светом ваших глаз и сиянием божественной улыбки.

Я молча подняла голову и чуть улыбнулась Тарику змеиной улыбочкой.

— Ангел мой! — всплеснул он руками, схватив мою руку в свою, — тебе волшебным образом идёт эта шляпка!

— Так идёт, что ты чуть было не ушёл на сторону?!

— Ну, что ты, ангел мой!

— Тарик! — предупреждающим рокотом призвала я его к порядку.

— Анжелочка! Ангел мой! Ты просто божественна! — и он поцеловал мне руку — восхитительна, неподражаема, эксклюзивна!

— Не перегибай, Тарик, — прервала я поток его словоизлияний.

— Хорошо-хорошо. Кофе? Или коньяк?

— И то, и другое.

— И тортик. Да? — спросил он, подзывая официантку.

— Нет.

— Нет?

— Да.

Тарик чуть растерялся, тем более, я опять скрылась под шляпой.

— Тортик

расслабляет, а нам надо поговорить серьёзно.

— Слушаю, дорогая, — с облегчением вздохнул он.

Вздохнул так, что чуть всю пенку с моего кофе не сдул, так, что всем телом заходил-заколыхался. Всё-таки возраст начинал сказываться и на нём.

Вот же как это происходит: и запал ещё есть, и цели, а спусковой силы уже не хватает. И наступает это ужасное состояние неуверенности, когда не знаешь, куда и как двигаться, когда не хочется ничего начинать, потому что боишься не успеть закончить, не хочешь пробовать новое, предпочитая проверенные варианты.

Женщины, как существа более разумные, чувствуют и проживают это состояние гораздо раньше мужчин и раньше них входят в новый возрастной период и учатся управлению своими утихающими жизненными силами в новом возрастном и социальном статусе.

Мужчины по природе ретрограды и страдают от собственного самомнения и завышенной самооценки. Бедный Тарик!

Он пока не понимает, что действительно стал дядюшкой Тариком — стариком, которого ещё уважают, но перед которым уже не трепещут. И это только семья! А ведь он долгие годы жил и подпитывался любовью, горел в огне страсти, а теперь костёр постепенно гаснет, как и редеет круг у этого костра вокруг него.

Бедный мой! Я уже перешла эту грань, точно определённую в народе как «сорок лет — бабий век», смирилась и с весом, и с «бабулей», и с сединой, и с визитами к стоматологу по поводу крошащихся зубов, и с приливами и отливами, наступившими у меня, видимо от одиночества, чуть раньше обычного времени, а он никак не хочет принять свой полтинник с хвостиком! Хорошо хоть хвостик пока машет, а вот кому он будет нужен, когда бес из его ребра выскочит и сбежит к новому хозяину, помоложе, а с ним останется только седина вдоль лысины…

— Дорогая? — окликнул он меня.

— Извини, Тарик, задумалась, — сказала я, отгоняя жуткий образ беззубого седого сморщенного Тарика, внезапно возникший в сознании.

— О чём, ангел мой?

— О чём-о чём? О нас с тобой! А больше всего об Ольге.

— Э, извини, Лика, но я привык сам думать о своих жёнах, — помрачнел Тарик.

— Так и думай ты себе о жёнах, а я думаю о девочке. Ты сам говорил, что в таком возрасте сложнее мириться с твоим подлым образом жизни.

— И? — осторожно спросил Тарик.

Таким тоном он спрашивал тогда, когда своего решения проблемы у него не было, и он был открыт для компромисса.

— Олечка мне не нравится, — так же осторожно начала я.

— Было бы странно, если бы тебе нравилась моя жена.

— Почему? Вот Марьям, к примеру, мне очень нравится.

— Правда? — вскинулся он.

— Послушай, Тарик, ты легко делишь свою любовь и щедрость, но нам не так легко делиться ими между собой. А Олечке сложнее всех. Обеспечь её и отпусти. Всё равно не живёте, как люди. Только девочку мучишь и сам мучаешься.