Страна, которой нет
Шрифт:
– Про системного инженера Аскери… и двух обезьян из «Симурга». Дело даже и не в обезьянах, и не в Аскери, наверное. Я понимаю, что он системщик, но я на него налетел сразу после… в уборной. – Детали особенно важны.
– Нет, я не воспринял это как разрешение и приглашение… - Стоп, это уже совсем не про то. – Я понятия не имею, насколько это было необходимо, и это не мое дело. – Тогда что ж ты разогнался? – Я... я... я не могу выполнять работу следователя!
Ага, сказал недремлющий аналитик-внутри, умница, инспектор. Ты еще прямо заяви начальнику, что сначала ты заочно разозлился на Хадада за «разницу в возрасте и положении» и попытался отыграться на том Хададе за всех, начиная с Кемаля Айнура и кончая аппаратными фазано-павлинами – вышло плоховато, а потом этот самый начальник сделал тебе вполне невинное замечание, и ты решил перевалить ответственность за все на него. Открой рот и скажи: это вы меня спровоцировали, вы и виноваты во всем, а еще подали дурной пример,
– А причем тут Аскери, - недоуменно спросил Штааль, - я же написал, "голодного" - и он был вполне дееспособен, насколько я помню. Так, подождите. Подождите минуточку, сейчас я восстановлю последовательность.
Вот такое, наверное, наблюдали римляне, когда им подавали живую дораду, подумал Амар. Потому что начальство, не меняя сосредоточенно-задумчиво-благожелательного выражения лица, сначала выцвело, потом посерело, потом слегка позеленело, потом, видимо, попыталось сквозь эту зелень покраснеть.
Потянул же шайтан за язык... и много ли пользы от того, что ты быстро разобрался, что это был за шайтан.
– Извините, пожалуйста, - медленно сказал Штааль, спустя секунд двести, - кажется, тот совет, который я дал вам, я должен был дать себе и на три дня раньше.
Амар мысленно пожелал себе подавиться собственным языком десять минут назад, до шутки про паяльную лампу – теперь уже было поздно. Поднялся из кресла, тоже присел боком на стол. Проекция автоматически развернулась между ним и Штаалем, повисла трепещущей полупрозрачной простыней.
– Да ну, что вы. Еще со всякой дрянью, торгующей данными направо и налево, церемониться. Это же такая порода… они иначе бы выламывались и еще считали, что они большие люди, потому что им боятся яйца открутить! Все правильно. А я идиот, мне этот Хадад при первой встрече хвост отдавил – совсем другое дело же…
– Амар, - воздух опять ударил по корпусу, - этого не делайте больше никогда. Хорошо?
– повел ладонью вниз, убрал проекцию.
– Неважно, кто какое дело. Важно, что я тогда... сделал, как мне казалось, простую, естественную вещь. Позволяющую, в конце концов, сохранить жизни этим дуракам. Я даже не задумался. Все было в порядке. И никто вокруг не задумался, потому что не задумывался я. Знаете, скольким может внушить ощущение нормальности происходящего один уверенный в себе человек?
Амар уже привычно вздохнул: резкий вздох, медленный выдох. Это все стимуляторы, усталость, недосып, постоянный прессинг, чужая новая работа и так далее, далее… потому что желание разрыдаться ненормально и неадекватно ситуации. Возрасту, положению и служебным отношениям, субординации… традиции? Ну, это ж смотря какой традиции, несколько здешних переживут и даже одобрят.
Вернулись самоирония и здравый смысл.
– Мне остается только вернуть вам ваши слова про усталость, химию, аврал и напряжение, Валентин-бей. И… я не знаю, как прочие мои коллеги, но придя в Сектор А, я оценил разницу, не мог не оценить. Здесь иная обстановка. Почти все мои командиры и начальники вели себя как господин Айнур. Под вашей рукой – совсем другое дело. Но, поверьте, я понимаю, как вы обеспечиваете нам такую обстановку, и чего это вам стоит, понимаю и очень вам признателен. Простите меня, я знаю, я паршивый подчиненный, но я постараюсь вас не огорчать.
– В общем, - вздохнул Штааль, - в свете всего вышесказанного, работу вы, пожалуйста, заканчивайте... завтрашнее совещание в 11 утра. В промежутке - отсыпайтесь. При дальнейших допросах фиксировать подозреваемого не стоит - Хадад вам сначала поверил, принял за дуболома и позволил себе слегка расслабиться, но второй раз с ним это уже не пройдет.
Интермедия: Противостояние Суши и Моря
В качестве рабочего инструментария геополитического анализа я использую оппозицию “евразийство — атлантизм”, введенную в широкий обиход в России А.Г. Дугиным, однако полностью оставляю в стороне ее эзотерическое измерение, поскольку не считаю себя компетентным в данной области. В этой системе понятий “евразийство” (“теллурократия”, “власть земли”) связано не только с евразийским континентом как таковым, но с “континентальным” — в противоположность “морскому” — типом сознания и цивилизации, к которому, несмотря на островное географическое положение, относится и Япония, естественно сопоставляемая, таким образом, с Германией и Россией. Парадоксальный, на первый взгляд, вывод о “континентальном” характере японской цивилизации, сделанный Хаусхофером, мотивируется исторической близостью Японии к континенту — близостью цивилизационной и культурной; оттуда она еще в древности получила большинство даров цивилизации, от иероглифической письменности до буддизма. Японская экспансия, начиная с полулегендарных походов древней императрицы Дзингу, была ориентирована на континент и только во время Второй мировой войны вышла на просторы Тихого океана. Другая же островная империя — Британская — создавалась
Противостояние Суши и Моря насчитывает не одно тысячелетие и может быть прослежено на протяжении едва ли не всей человеческой истории. Осмысление этого началось, однако, много позже. В октябре 1899 г. Валерий Брюсов писал своему другу писателю Марку Криницкому: “Война Англии с бурами — событие первостепенной исторической важности и для нас, для России, величайшего значения. Только, конечно, наши политики медлят и колеблются и забывают, что рано или поздно нам все равно предстоит с ней великая борьба на Востоке, борьба не только двух государств, но и двух начал, все тех же, борющихся уже много веков. Мне до мучительности ясны события будущих столетий” Впереди была русско-японская война, в которой на стороне — если не прямо за спиной — Японии стояла Великобритания и которая определила отношение к России у нескольких поколений японцев, да заодно и европейцев. Вспомним хотя бы Гитлера, прямо возводившего в “Майн кампф” свои англофильские и русофобские настроения ко времени этой войны.
В 1901 г. германский географ Фридрих Ратцель, пионер той науки, которая в XIX в. называлась “политической географией”, а в XX в. “геополитикой”, выпустил работу “О законах пространственного роста государств”, где, подытожив свои многолетние наблюдения, сформулировал семь законов экспансии.
Ратцель еще не акцентировал внимание на противостоянии Моря и Суши, как это делали геополитики следующих поколений. Он в равной степени считал Море и Сушу потенциальной основой мощи государств, сформулировав теорию “мировой державы”, которая может быть и морской, и континентальной (последний вариант он рассматривал применительно к Германии). Ратцель уделял особое внимание Соединенным Штатам, экспансия которых развивалась и по суше, и по морю. Однако его современник американский адмирал Альфред Мэхэн, автор концепции “морской силы”, считал наиболее важной и наиболее перспективной экспансию по морю, причем экспансию прежде всего торгово-экономическую, по необходимости поддерживаемую военным флотом. В этом коренное отличие Мэхэна, оказавшего огромное влияние не только на военную мысль, но и на политику Америки, от Ратцеля и его последователей, которые считали экономические факторы и мотивы вторичными по отношению к политическим. Так закладывались основы евразийской и атлантистской геополитической теории.
В 1904 г. британский географ Хэлфорд Макиндер выступил с докладом “Географическая ось истории”, где ввел в научный обиход принципиально важные для геополитики понятия “сердцевинная земля” (heartland) и “опоясывающая земля” (rimland), а также “мировой остров”, “внутренний полумесяц” и “внешний полумесяц”. “Мировым островом” он называл Азию, Африку и Европу; “сердцевинная земля”, называемая также “осевой зоной”, на его схеме практически совпадала с границами Российской империи; “внутренний полумесяц” охватывал береговые пространства Евразии, а все остальное, включая обе Америки и Австралию, лежало в пределах “внешнего полумесяца”. Макиндер четко противопоставлял Море и Сушу, отождествляя свои интересы с интересами англосаксонского “внешнего полумесяца”, стремящегося в союзе с “внутренним полумесяцем” подчинить себе “сердцевинную землю”, стратегическим центром которой являются Россия и Германия.
Вскоре после Первой мировой войны он писал, что контроль над территориями должен идти по следующей схеме: Восточная Европа — “сердцевинная земля” — “мировой остров” — земной шар. “Исходя из этого, Макиндер считал, что главной задачей англосаксонской геополитики является недопущение образования стратегического континентального союза вокруг “географической оси истории” (России). Следовательно, стратегия сил “внешнего полумесяца” состоит в том, чтобы оторвать максимальное количество береговых пространств от heartland'a и поставить их под влияние “островной цивилизации”... Нетрудно понять, что именно Макиндер заложил в англосаксонскую геополитику, ставшую через полвека геополитикой США и Северо-Атлантического союза, основную тенденцию: любыми способами препятствовать самой возможности создания евразийского блока, созданию стратегического союза России и Германии, геополитическому усилению heartland'a и его экспансии”. Макиндер не ограничивался сферой академической и университетской науки (он преподавал в Оксфорде и в Лондонской школе экономики), но стремился донести свои идеи до хозяев британской политики: он был членом палаты общин, участвовал в подготовке Версальского договора и в организации интервенции “союзников” в России. Несмотря на ярко выраженный атлантистский характер, идеи Макиндера имели универсальное значение для развития геополитики и геостратегии.