Странник века
Шрифт:
В дверь постучали.
На пороге снова стояла Лиза, которая на сей раз, вместо того чтобы сразу вручить ему лиловое послание, уставилась на его невыбритый подбородок и остатки легкой щетины над верхней губой.
Отложив лезвие, Ханс сел читать записку. Он развернул листок и улыбнулся, увидев в нем всего лишь это:
Почему ты вчера так на меня смотрел?
Он обмакнул перо в чернила и отправил Лизу в дом Готлибов с письмом, содержавшим только:
Как — так?
Ответ не заставил себя ждать:
Сам знаешь как. Так, как не должен.
Ханс ответил, ощущая во всем теле
Моя наблюдательная дама! я и не подозревал, что это было так заметно.
С очередной спрятанной в глубине корзины запиской, обходя людные улицы, Лиза курсировала в дом Готлибов и обратно. Тщетно пыталась она хоть что-то выведать у этих строк, расшифровать хотя бы часть непостижимого кода, отыскать хоть какую-нибудь картинку, какую-нибудь готовую выдать свой секрет деталь. Ей удалось лишь заметить, что в записках нет цифр, а это означало, что писавшие не договаривались о свидании. В этом она не ошиблась, но случайно, потому что Ханс и Софи писали время прописью.
Лиза в очередной раз постучала в седьмой номер и отдала Хансу очередную записку, содержавшую такой ответ:
Наблюдательный сударь, взгляды не так уж бессловесны.
Удачного дня, и не слишком увлекайся кофе. С.
Так продолжалось все утро, пока не подошло время идти обедать с Альваро. Не заходя в таверну, Ханс отправился на тот угол площади, где обычно останавливался шарманщик. Там он недолго послушал мазурки, польки и аллеманды. Франц, вроде бы поглощенный изучением очередных архитектурных перестановок, за музыкой тем не менее внимательно следил и махал в такт хвостом. Окончание зимы явно взбодрило вандернбуржцев: на тарелке шарманщика оказалось шесть или семь медных монет. По заведенной традиции, старик подмигнул Хансу, не прекращая вращать ручку шарманки. Ханс в ответ помахал ему рукой, давая понять, что скоро они увидятся, но помахал как-то округло, невольно копируя движения шарманщика. Старик радостно кивнул, поднял брови и указал глазами на тарелку. Ханс рассмеялся и потер руки, словно увидел гору сокровищ. Свесившийся мягкий язык Франца вылизывал сладкий мед полудня.
Вскоре шарманщик сделал перерыв и сел закусить принесенным из дома хлебом и салом. Пока они с Францем завтракали, их приметил возвращавшийся из церкви отец Пигхерцог и подошел поближе. Франц поднял морду и вопросительно тявкнул. Мил человек, сверху вниз обратился к шарманщику отец Пигхерцог, неужели тебе удобно сидеть здесь, на голой земле? ежели у тебя нет для этого другого места, то в нашей столовой для престарелых тебе предложат пищу и кров, и все это бесплатно, ты согласен, сын мой? Шарманщик перестал жевать и оторопело уставился на священника. Отец Пигхерцог улыбался, держа сплетенные пальцы у самой груди. Шарманщик проглотил сало, вытер рукавом уголки рта и сказал: Сударь, насчет столовой, это вы удачно придумали, надеюсь, что престарелым она пригодится. Закончив свою речь, он снова вонзил зубы в бутерброд, а отец Пигхерцог пошел дальше, сокрушенно вздыхая.
Вечером Ханс забежал на постоялый двор, чтобы переодеться и прихватить теплые вещи, поскольку собирался провожать шарманщика в пещеру. Открыв дверь, он без удивления обнаружил на полу лиловую записку: перед обедом Лиза отнесла в дом Готлибов стихотворение Новалиса, но Софи была не из тех, кто оставляет последнее слово за другим. Он медленно развернул записку. И улыбнулся, увидев ответное стихотворение.
Дражайший друг,
(«дражайший!», заликовал Ханс),
Дражайший друг, отвечаю на стихотворение Новалиса одним из самых любимых моих стихотворений Меро, возможно, оно тебе знакомо. Я выбрала его потому, что оно обращено ко всем нам, заядлым читательницам, ко всем женщинам, мечтающим о другой жизни в этой жизни,
(«о другой жизни?»,
о другой жизни в этой жизни, о другом мире в этом мире, и силой слов укрепляет наши мечты. Мне кажется, оно воспе-вает маленькую революцию, производимую каждой книгой, те огромные возможности, которые есть у каждой любительницы книг. И хоть ты не читательница, а читатель, в этом я считаю тебя равным.
(«Равным!», вот как! Ханс раздулся от гордости. Но тут же впал в сомнения: Равным в «этом», говорит она, а в «другом»? Но в чем, собственно, «другом»? можем мы быть равными и в чем-то другом? То есть равными не только в «этом», но и в «другом»? И, кстати, что означает «дражайший друг»? больше «друг» или больше «дражайший»? Нет, не могу я читать…)
И хоть ты не читательница, а читатель, в этом я считаю тебя равным. Поэтому посылаю тебе стихотворение, которое кажется мне очень красивым, и надеюсь, что сегодня или завтра ты пришлешь мне что-нибудь в ответ.
(Ага. Она предлагает мне написать ответ. То есть оставляет за мной последнее слово. Это подарок? Своеобразная капитуляция? Или я, как всегда, все выдумал?)
(М-м-м. «Сердечно». Не напоминает ли это больш… Нет, пожалуй, нет. Но имя указано полностью. Она мне его вручает? Хочет сказать: я твоя? Я Софи, я…, боже, что за бред! Нужно принять ванну. Хотя нет, уже поздно. Старик давно ждет. Стало душно, или мне кажется? А что за стихотворение? Отвечу ей завтра. Черт! Или поискать что-нибудь сейчас? Нет, лучше завтра.)
Они как будто бы спокойны и не ищут боя, И цену себе знают в глубине души… Лишь зыбкие фигуры и не боле, Они по зову времени пришли, Чтобы внести частицу фантастического края Письмом и словом в жизнь неукротимую свою. Их шествие нельзя остановить Без риска сбиться с собственной дороги, Ведь им неведомы ни страхи, ни тревоги, И подлинный азарт им помогает жить.Уже перед самой тропинкой к мосту свет дня начал понемногу расщепляться. Солнце легкой лессировкой рисовало на траве микроскопические вибрации. Сельский простор, умевший поглощать все городские шумы, не казался уже ни золотистым, ни зеленым. Мельницы изо всех сил отмахивались руками от ветра. По главной дороге ползли обратно в город повозки. Птицы слетались в стаи, организуя небесный свод. Ханс, шарманщик и Франц миновали Высокие ворота и теперь приближались к Нульте, оживленно журчавшей среди едва окрасившихся тополей. Дорога затвердела: колеса тележки вращались быстрей, и сапоги Ханса вздымали облачка пыли, которые Франц обследовал лишь скуки ради. Смешанный с обильной растительной пыльцой, подогретый жаром тропинок, от полей по-прежнему шел запах навоза, удобрившего землю после последней вспашки. Вдалеке за изгородями припозднившиеся батраки пахали поле по третьему кругу, отбрасывая в сторону сорную траву. Ханс удивился, услышав собственные слова: Как же хорошо за городом! А я тебе что говорил? улыбнулся старик, а ведь ты еще ничего не видел, вот дождись лета! И Вандернбург тебе обязательно в конце концов понравится.