Странник века
Шрифт:
(Господин Готлиб продолжал объяснять, но Софи больше его не слушала. Сейчас она думала лишь об одном: что сможет провести все лето с Хансом. Все лето! Она об этом не упоминала, но в душе уже несколько недель боялась, что отец вот-вот объявит дату их обычного августовского отъезда. И теперь была вне себя от радости и счастья. Вот это новость! Ей не терпелось рассказать об этом Хансу, немедленно написать ему письмо!)
…Вот я и говорю, моя милая, заключил господин Готлиб, что мы проведем прекрасное лето, и это решение я принял из лучших побуждений, ради твоей свадьбы и твоего будущего. Хотя, повторяю, если ты настроилась куда-то ехать, мы могли бы прикинуть как. Нет! ни в коем случае! прервала его Софи, тут даже нечего обсуждать, отец. Конечно, лгать не буду, немного жаль, что мы никуда не поедем. Но гораздо важнее, что вы все тщательно продумали, а я безоговорочно доверяю вашему решению и полагаюсь на вас, как всегда и во всем. Доченька, засомневался господин Готлиб, ты уверена? Абсолютно, кивнула она со стоическим выражением лица. Софи, дорогая, обрадовался господин Готлиб, я знал, что ты меня поймешь! иди сюда, поцелуй отца, иди же, сокровище! сокровище мое!
Сокровище, сокровище мое, ты не поверишь! я так счастлива…
Софи отложила письмо, убедилась, что дверь плотно закрыта, и снова растянулась на оранжевом стеганом одеяле.
…по
100
Летняя любовь, лето любви (итал.).
Эльза постучала в дверь кабинета так робко, что ей пришлось стучать еще трижды, прежде чем господин Готлиб оторвал взгляд от портрета бледной молодой дамы, прочистил горло и отозвался. За все те годы, что Эльза прожила в его доме, господин Готлиб вызывал ее в свой кабинет всего только раз. Впервые это случилось, когда отвечавшая за уборку служанка Глэдис пригрозила уходом, если не полу-чит ежемесячного выходного дня.
Прошу тебя, милочка, заходи, сказал господин Готлиб, подливая себе коньяку, как твои дела? все ли в порядке? работы много? ну-ну, я рад. Дело вот в чем: ты, конечно, знаешь, что я очень ценю твою смекалку и обязательность, без тебя этот дом превратился бы в форменный кошмар! словом, я всегда знал, что могу на тебя положиться, рассчитывать на твою помощь, не так ли, дорогуша? вот и хоро-шо, отлично. Ты, верно, спрашиваешь себя, почему я вызвал не Бертольда, но дело в том, что с таким… с этим вопросом я не могу к нему обратиться, поскольку речь идет о Софи, то есть дело деликатное, и, конечно, я не хотел бы, чтобы наш разговор, особенно накануне свадьбы, просочился за стены моего кабинета, Софи, кстати, тоже ни слова! ты ведь знаешь ее характер, как с ней тяжело, когда она чем-то недовольна, ты меня понимаешь? Ну вот и хорошо. Видишь ли, речь пойдет о прогулках и экскурсиях, на которые ты с ней ездишь, о ее… скажем так, рабочих свиданиях с господином Хансом. Поскольку ты всегда состоишь при них, я хотел тебя спросить, не случалось ли такого, чтобы они, одним словом, не замечала ли ты хоть раз чего-нибудь? ну, хоть случайно! и не делай такого строгого лица, моя милочка, это не допрос, расслабься и не нервничай, мы ведь просто беседуем, верно? я представляю себе это именно так: должен же хозяин дома иногда интересоваться тем, что в доме происходит? речь только об этом! Да, конечно, дорогуша, я совершенно не сомневаюсь, что, если бы ты что-то заметила… Но иногда люди болтают, понимаешь? и их болтовня может дойти до… Нет! конечно, наше имя выше всяких подозрений, об этом ты можешь мне не напоминать, я только прошу тебя, Эльза, и, если хочешь, считай мои слова дружеским наставлением, удвоить свое внимание и бдительность в… Именно, именно так. Значит, мы поняли друг друга.
Как только Эльза появилась на кухне, Бертольд бросился к ней с расспросами, желая разузнать, что говорил ей господин Готлиб. Ничего особенного, ответила она. Не морочь мне голову! возмутился Бертольд, хватая горничную за руку, я что, по-твоему, дурак? А это тебе виднее, отрезала Эльза, отнимая руку, и ежели не веришь, так и не спрашивай. Ага, конечно! прошу меня покорнейше простить! воскликнул он, госпожа Эльза не желает, чтобы ей докучали! а то вдруг ее прогулочки и поездочки за город резко оборвутся! Что уж точно скоро оборвется, ответила она, так это мое терпение, оставь меня в покое, Бертольд, мне пора идти за покупками. Нет, но что же это такое! воскликнул он, оборачиваясь к кухарке Петре, ты слыхала? что ты на это скажешь? разве справедливо, что она то и дело таскается на прогулки с госпожой Готлиб, а мы с тобой целыми днями торчим здесь? Петра мрачно посмотрела на него через мраморный стол, стоявший напротив пяти колокольчиков для вызова прислуги, проведенных из пяти разных комнат, на секунду прервала нарезку помидоров и сказала: Мне все равно, чем тут занимаются другие, у меня здесь не дом, а работа. Так-то оно так, Петра! не унимался Бертольд, но ведь это несправедливо! Справедливого во всем этом, фыркнула Петра, рассекая помидор пополам, только то, что моей дочке не нужно зарабатывать на жизнь чисткой картошки.
Бертольд и Эльза продолжали переругиваться и на лестнице. Объясни, к чему такая скрытность? допытывался он, ты что? мне уже не веришь? Верю, иронично улыбнулась она, точно так же, как ты веришь мне. Но Эльзонька, красавица, зашептал он, разве ты забыла, как мы вместе проводили целые ночи напролет? что случилось? неужто мы и поговорить уже не можем? Ничего я не забыла, ответила она, именно поэтому, потому что хорошо тебя знаю, и не хочу никаких разговоров. А приятны ли твои воспоминания? зашептал Бертольд, обнимая ее за талию. Не хуже и не лучше других, сказала она, высвобождаясь. Шлюха! рявкнул он. Лакей! парировала она. Я? лакей? разъярился Бертольд, это ты называешь меня лакеем? да ты сама только и делаешь, что угождаешь своей хозяйке! шагу не можешь сту-пить без ее соизволения! Ошибаешься, ответила Эльза, останавливаясь перед входной дверью, ты ничего не понимаешь в том, что говоришь, и, как всегда, ошибаешься. Нет, бушевал он, не ошибаюсь: вместо того чтобы проявлять преданность господину Готлибу, ты идешь на поводу у своей подружки, да только платит-то нам не она. Мне платят за то, что я ей прислуживаю, сказала Эльза, и госпожа Готлиб мне вовсе не подруга и никогда подругой не будет. Тогда почему же ты ей потакаешь? возмутился Бертольд, зачем провожаешь ее на постоялый двор, хотя тебе прекрасно известно, что эти визиты могут задеть честь Вильдерхаусов, и тогда мы все останемся на улице! Эльза, что ты делаешь на постоялом дворе? почему не хочешь говорить, что тебе сказал господин Готлиб? А! рассмеялась она, оказывается, теперь тебя беспокоит честь Вильдерхаусов! вижу, вижу, куда завела тебя твоя преданность! но на что ты рассчитываешь, олух? что они предложат тебе место мажордома? карету пожалуют? Я коплю деньги, огрызнулся он, что в этом плохого? Плохого ничего, ответила она, я тоже коплю. Послушай, Эльза, не отставал Бертольд, пойми меня, мне нужно больше денег, и, если эта свадьба расстроится, клянусь тебе, я уйду, потому что я ищу лучшей доли, хочу открыть собственный магазин, например. Отлично тебя понимаю, сказала она,
Ризничий застал отца Пигхерцога за поглощением холодной куриной ножки и остатков обрядового вина. Отец мой, забеспокоился ризничий, уже почти время! Да-да, ответил священник, не прекращая жевать, иду-иду. Отец мой, простите, смутился ризничий, но разве не надлежит нам воздерживаться от пищи? Ох! облизнулся отец Пигхерцог, долго тебе еще постигать доктрину! Скажи мне, разве не из рук самого Иисуса Христа приняли причастие апостолы после плотного обеда? разве не поели они досыта? ты полагаешь, что чистота духа зависит от какого-то лишнего съеденного куска? и разве не заключается тело Христово в хлебе любой агапы? Ризничий сконфуженно извинился и начал раскладывать стихарь и накидку. Подожди, сын мой, сказал отец Пигхерцог, подойди, пожалуйста, и омой мне руки.
Госпожа Питцин склонилась к решетке исповедальни, прильнув к ней губами. Четки отделились от ее декольте и стукнулись о перегородку, как игральные кости.
Преподобный отец мой, прошелестела она, как хорошо, что вы меня приняли! благодарю вас всем сердцем, я уже много дней не исповедовалась, а мне необходимо причаститься: завтра, сейчас, как можно скорее! Дочь моя, послышался голос отца Пигхерцога с другой стороны решетки, но ведь я не единственный, кто может тебя исповедать, коль у тебя такая спешка, ведь есть еще отец Клейст или. Нет, отец мой, об этом и речи быть не может! перебила его госпожа Питцин. Ну что же, хорошо, дочь моя, сказал священник, стараясь не выдать голосом, что доволен, я тебя слушаю.
Госпожа Питцин исповедовалась целых двадцать минут, то и дело всхлипывая и прижимая веер к губам. Отец Пигхерцог молчал, но иногда было слышно, как скрипит под ним лавка и как он немного хрипло дышит. Когда госпожа Питцин закончила, он глубоко вздохнул и произнес: Вижу, дочь моя, сколь велики твои страдания. Конечно, ты поступаешь правильно, исповедуясь с таким рвением, так что успокой свою душу. Но впадать в крайности тоже ни к чему. Всегда предпочтительнее оставить место для покаяния, разбередить чувство вины и посвятить свои слезы Христу (так я и сделаю, так и сделаю, так и сделаю, виновато кивала госпожа Питцин). Отпускаю тебе грехи твои, дочь моя, но с учетом моих слов, а также с десятикратным прочтением «Отче наш» и шестикратным — «Ave Maria» (да будет так, да будет так, да будет так, кивала она). А теперь послушай, есть еще одно дело, которое я хотел бы с тобой обсудить (я вся внимание, отец мой!), речь идет о твоей несколько… несколько нескромной одежде, дочь моя, которую ты стала носить вместо полагающегося тебе полутраура (отец мой, возразила госпожа Питцин, поддергивая декольте, но мой муж умер больше пяти лет назад!), больше пяти, это верно, но что такое пять лет, дочь моя? что они в сравнении со всей твоей супружеской жизнью? что они в сравнении с вечной жизнью, которую вкушает теперь твой супруг? пять лет, говоришь? но разве не постоянно присутствует смерть в нашей жизни? (вы правы, вы правы, вы правы, но умоляю вас, поймите: хотя это может показаться фривольностью, но наряды служат мне утешением, одним из немногих способов отвлечься хотя бы на то время, когда я покупаю ткань, выбираю цвет, фасон, но это нисколько не уводит меня от траура, отец мой, напротив, если бы не постоянное его присутствие в моей жизни, я не нуждалась бы в таких пустяках), понимаю тебя, дочь моя, но сказать, что одобряю, не могу, ибо твои наряды, они, они… (скажите, отец мой, при всем почтении к вашему священному сану, не хотелось ли вам когда-нибудь примерить другую одежду? костюм какой- нибудь? сюртук?), мне? никогда, дочь моя! Что за идея! Я принял сан совсем юнцом и с тех пор прекрасно чувствую себя в своем смиренном одеянии.
Видя, как мается госпожа Питцин, отец Пигхерцог счел возможным причастить ее сразу, не дожидаясь мессы. Он послал за служкой и попросил его приготовить алтарь.
…в той же мере, в какой ее готовность к раскаянию еще не перешла в готовность к затворничеству. Когда я обратил внимание упомянутой госпожи А. Х. Питцин на нескромность ее туалетов, она выказала изрядную строптивость, что лишний раз подтверждает наши неутешительные предположения. В иных обстоятельствах следовало бы добиться, чтобы она прекратила чтение кощунственных историй о тамплиерах и посвятила себя изуче-нию священных текстов. Удвоить усилия в этом направлении.
…истово целуя Ваши руки и будучи преданнейшим слугою Вашим, перехожу последним пунктом к квартальному отчету Вашему Высокопреподобию об использовании земель, переданных нашей СМЦ в концессию. После тщательного изучения основных тенденций второго квартала мы вынуждены с некоторым прискорбием констатировать, что повышательная тенденция во взносах, возникшая в дни Святой Пасхи, не удержалась на том же уровне в последующие весенние дни. Но я говорю «с некоторым», поскольку рад сообщить Вашему Высокопреподобию, что благодаря милости всевидящего Господа нашего и, ххххх возможно, в ничтожнейшей степени благодаря нашему скромному и самоотверженному труду, даже несмотря на необходимость покрывать уже известные Вашему Высокопреподобию недоборы, средний уровень церковных приношений достиг почти 10 грошей за каждую воскресную мессу, благодаря чему до полуталера, то есть до суммы, с которой мы закончили прошлый отчетный период, нам недостает лишь двух грошей.
Что мы переводим сегодня? спросила, одеваясь, Софи. Ah, mademoiselle Gottlieb, ответил Ханс, застегивая рубашку, nous avons des bonnes choses aujourd’hui! [101] , но прежде я хотел тебе кое-что показать, иди сюда и взгляни.
Ханс присел перед сундуком. Порывшись в его недрах, он протянул Софи несколько старых номеров журналов «Frankreich» и «Deutschland». Где ты их взял? удивленно спросила она. Честно? улыбнулся он, в публичной библиотеке. Что? воскликнула Софи, но ты же их не! Да, я их украл, признался Ханс, знаю, это нехорошо, но у меня не было другого выхода. Ханс! укоризненно сказала она. Их все равно никто не читал, объяснил он, притягивая ее к себе, наоборот, теперь на них только косо смотрят, ведь они посвящены французско-немецкому диалогу! я очень удивился, когда их нашел, так что смею тебя заверить: в ближайшие пятьдесят лет их точно никто не хватится. Вор, промурлыкала Софи, позволяя ему себя обнять. Не вор, крепко стиснул ее в объятиях Ханс, а собиратель!
101
Ах, мадемуазель Готлиб…у нас сегодня много всего интересного! (фр.)