Странник
Шрифт:
Владимир узнал, что дядя скончался через месяц после его отъезда. Когда отметили сорок дней, Жека вышла замуж за своего тренера. Она родила ему трех дочерей, он все убивался, мечтал о сыне. Рискнули еще раз и — удалось. «С четвертой попытки», — шутил супруг. Был так счастлив, что полюбил и девочек. Впрочем, все это было уже давно. В этом году Жека стала бабушкой.
Зинаида хотела дать ему адрес, он, помявшись, сказал, что в ночь уезжает. Нет уж, бог с ней, с семейной идиллией, зато Жека останется той же. Он привык воскрешать последний вечер и
— Поели, попили — пора и честь знать. Времечко-то бежит между тем…
Знала цену каждой ночной минуте.
Проходя через дворик, он оглянулся на окно, у которого сидел поэт. Помнится, сразу после отъезда Малинин ему отписал в Москву, что стихи бессребреника появились, и, выполняя Володину просьбу, он отправил автору целых пять экземпляров газеты. Владимиру было приятно думать, что тот успел увидеть стихи опубликованными на полосе. Вполне возможно, что человек уверился, что жил не напрасно.
В тот же день он посетил редакцию.
Малинин в газете уже не работал. Выяснилось, что лет восемь назад, во время отпуска, он познакомился с немолодой достойной дамой и переехал к ней в Оренбург. Вряд ли то было вспышкой страсти, скорее всего, он просто устал от многолетнего холостячества — одиночество может измотать человека ничуть не меньше, чем жизнь вдвоем, и тем более жизнь на людях. Помнится, когда Славин впервые поделился этим соображением, Владимир отнесся к нему недоверчиво. Теперь он его вполне разделял.
Георгий Богданович ушел на пенсию.
Все эти новости рассказал Духовитов, который почти не изменился. Старообразные люди устойчивы — и это когда-то подметил Славин. Они ветшают медленней прочих, в этом их безусловное преимущество. Владимир против воли сравнил своего бывшего шефа с Паяльниковым. Стихотворец в тот день принес балладу, посвященную открытию памятника, и забрел к Духовитову на огонек. Поэт и впрямь приметно сдал.
— Как жизнь? — осведомился Владимир.
— Увы, она теперь влачится совсем как старая волчица, — не без живости ответил Паяльников.
Мысленно Владимир поморщился. Все то же прилипчивое рифмачество, словно отзвук уже далекой, уже почти забытой игры. Конечно, можно было б ответить каким-нибудь похожим двустишием, но нынче все эти ювенилии были уже не для него — не сочетались с состоянием духа. Для Паяльникова это, впрочем, профессия, не только его повседневный мир. И для экспромта не так уж худо. Сомнительно, правда, что это экспромт. И рифма выделана — он ею горд, — и сравнение его сегодняшней жизни со старой волчицей слишком кокетливо. Жизнь Паяльникова никогда не была молодой волчицей, не стала и старой, она всегда была ручной и домашней.
Заговорили о Леокадии. Судьба сыграла с ней приятную шутку. Эта неистовая моралистка, хранительница семейных твердынь и защитница покинутых
Ясное дело, что после этого надо было сменить среду обитания, и публицистка со своим трофеем переехала в дальний северный город. Там, вдали от прежней супруги и заодно от прежних читателей, они вкушают свое грешное счастье.
— Что за женщина, — причитал Паяльников, — интеллект, своеобразие, шарм! Я готов был пойти за ней на край света! Она выдавливала из меня, как из тюбика, каждый день по новому стихотворению. Иногда и по два. Вы, Володя, не могли оценить ее. Очень молоды были.
— Скорее всего, — кивнул Владимир. — Но вы должны быть ей благодарны. Вы узнали, что такое любовь.
— Это правда, я ей благодарен, — охотно согласился Паяльников. — Как человек и как поэт.
— Подергала она твои нервы, — Духовитов покачал головой.
Из дальнейшей беседы Владимир узнал, что, несмотря на минорный тон, дела стихотворца не вовсе плохи — в местном издательстве выйдет книга стихов. Владимир сказал, что прочтет непременно, записал название — «Город моей судьбы». Потом он спросил у Духовитова, велик ли поток читательских писем.
— Активность просто невероятная, — озабоченно вздохнул Духовитов, — с прежней никакого сравнения. Потоп. Времена, когда вы работали, это, можно сказать, курорт.
Повидал Владимир и Майниченку. У спортивного обозревателя прибавилось в этом году забот — команда города вошла в высшую лигу.
— Ни сна, ни отдыха, — пошутил Владимир.
Майниченко отозвался не сразу.
— Спорт — благородное дело, — сказал он.
Эти обычные слова, произнесенные чрезвычайно серьезно, неожиданно поразили Владимира. Будто открыли в его собеседнике нечто до сей поры не угаданное.
«А он не прост», — подумал Владимир.
Выходя из редакции, он столкнулся с Матвеем Пилецким, седым и важным. Рядом с ним вышагивал хмурый старик, похожий на отощавшего грифа. Им оказался Виктор Арсеньевич. Владимир узнал, что Матвей возвысился, осуществилась мечта его жизни, теперь он собственный корреспондент. Видимо, он поладил с Чуйко. Владимир сердечно его поздравил. Однако же он не мог не вспомнить, что и Яков был собственным корреспондентом. Разумеется, жизнь не стоит на месте, но зигзаги ее иной раз причудливы.
Пилецкий пригласил его в гости. У них все по-прежнему, все — путем, если не брать в расчет того, что умер бедняга Казимир. Но и то сказать, он пожил немало. Любовь Александровна ничуть не сдала, Инна с Виталиком подарили двух внуков.
Договорились перезвониться, но Владимир отчетливо понимал — он сделает все, чтоб избежать визита. Охотней всего бы он повидал Казимира с плещущими ушами, бедного старого ребенка, которому разговор с москвичом, то есть с лицом, «приобщенным к сферам», доставил бы минуту блаженства. Но Казимира уж больше нет.