Страшные сказки Бретани
Шрифт:
— Клянусь, — Леон прижал ладонь к груди, потом потряс головой. — Простите, но я ещё не совсем пришёл в себя. Одно дело — допускать возможность существования чего-то мистического, и совсем другое — видеть это своими глазами и понимать, что это окружает тебя, что ты можешь столкнуться с нечистью в любой миг.
— Ещё не поздно уехать, — Эжени глядела на него сочувственно, и это разозлило бывшего капитана.
— Нет уж, я принял решение. Не так давно в Париже я отказался служить Кольберу и королю, потому что больше не хочу, чтобы другие люди управляли моей судьбой. Здесь я хотя бы сам могу принимать решения. И я могу послужить делу добра, защите невинных
— В этом нет ничего удивительного, никакой разумный человек, не сталкивавшийся с призраками и тому подобным, не поверил бы в это, — мягко заметила Эжени. — Вы и так достаточно быстро пришли в себя и даже согласились остаться, за что я вам очень благодарна.
— Ещё один вопрос, — Леон пытался привести в порядок мысли, пёстрым хороводом кружившиеся в его голове. — Сюзанна и Бомани знают? Насколько много они знают?
— Сюзанна относится к нечисти как к землетрясениям или, скажем, извержениям вулканов. Она знает, что они есть, знает, что они опасны, но уверена, что они не коснутся её, если соблюдать все правила — носить крестик, не выходить из дома после захода солнца, не бродить одной в лесу и так далее. И должна сказать, эта вера отчасти защищает её. В таких делах вера значит очень много. Бомани же наоборот, изо всех сил старается не верить, хотя он явно знает больше, чем показывает. И его неверие тоже защищает его. А во что верите вы, господин Леон?
— В шпагу, — помедлив, он опустил ладонь на эфес шпаги. — В своё оружие и в свою силу. В себя.
И тут Эжени впервые за всё время их знакомства улыбнулась по-настоящему, обнажив ровные белые зубки, и серые глаза её засияли.
— Это лучшее, что вы могли сказать. Вера в себя остаётся, даже когда утрачена всякая другая вера. А значит, мы ещё можем побороться.
И она, слегка сжав руку Леона, ободряюще посмотрела ему в глаза.
Глава V. Ундина в реке
Следующие несколько дней, последовавшие за разговором о нечистой силе и способах борьбы с ней, прошли на удивление спокойно, но Леон достаточно прожил на свете, чтобы понимать, что всякое спокойствие — это всего лишь затишье перед бурей. Кроме того, осень подходила к середине, а он где-то слышал, что именно в это время духи опаснее всего — они носятся над полями вместе с холодным ветром, путаются в теряющих листья ветвях деревьев и заставляют путников блуждать по лесу, таятся под подёргивающейся ледком водой.
Между тем жизнь в замке и вокруг него шла своим чередом. Крестьяне занимались сбором урожая, охотники выслеживали дичь, Эжени то подолгу сидела в кабинете с какими-то бумагами, то ездила по деревням. Бомани ухаживал за лошадьми и хлопотал по хозяйству, постоянно бормоча, что неплохо бы законопатить щели к зиме и поставить мышеловки, чтобы мыши и крысы даже не думали забрести в замок. Сюзанна мыла, стирала, стряпала, напевала песни и предлагала вместо мышеловок завести кота — он, дескать, будет охотиться на мышей и согревать её своей пушистой шубкой.
Что касается Леона, то он пытался успокоиться и привести в порядок свой вставший с ног на голову мир, целыми днями разъезжая по окрестностям. Он то пускал свою вороную кобылицу в галоп, несясь по пустынной дороге, то приостанавливал её и сворачивал к лесу. Там он мог тренироваться,
Иногда бывший капитан отправлялся к берегу реки и бродил вдоль него, глядя на быструю серебристо-серую воду с пенными гребнями. Или же он отправлялся в деревню, разговаривал с местными и понемногу узнавал больше о здешних краях, замке Сен-Мартен и его загадочной владелице. Всё же он никогда не задерживался в лесу или у реки до темноты и возвращался самое позднее в сумерках. А вот выезжать из замка Леон мог рано утром, до завтрака, когда все остальные обитатели ещё спали.
Так случилось и в это утро, когда бретонские заколдованные земли преподнесли ему и Эжени новое приключение. Леон скакал на своей вороной по направлению к реке, и тут лошадь огласила воздух резким коротким ржанием и заметалась из стороны в сторону. Сын Портоса натянул поводья и вдруг заметил недалеко от края дороги неподвижно лежащее тело. Он мысленно ругнулся и, сильной рукой сдерживая испуганную лошадь, направил её к телу.
В своих мыслях Леон уже рассказывал Эжени де Сен-Мартен про новый труп; в действительности же, когда он спешился, опустился на колени рядом с телом и потянул его на себя, «труп» слабо застонал. Мысленно выругавшись ещё раз, уже от облегчения, Леон откинул капюшон плаща и осмотрел лежащего. Это был молодой человек с прямыми рыжевато-каштановыми волосами, веснушками на лице и довольно приятными чертами. На щеках и лбу у него были порезы, на скуле ссадина, ноги и руки были вымазаны грязью, а из капюшона выпало несколько сухих листьев. Глаза юноши, когда он распахнул их, оказались серо-голубыми и смотрели поначалу бессмысленно, потом в них появился ужас.
— Эй, очнись! — Леон убедился, что ни на юноше, ни на земле под ним нет крови, и слегка встряхнул его за плечи.
— Г-где я? — незнакомец испуганно заозирался.
— В поле, лежишь на холодной земле. Давай, давай, приходи в себя, — Леон отцепил от пояса фляжку с водой и протянул юноше. Тот схватил её, жадно сделал несколько глотков, и в его глазах появился проблеск разума.
— Погодите, я вас знаю… Вы — господин Лебренн, который служит госпоже Эжени!
— Он самый, — подтвердил Леон, хотя утверждение, что он «служит» хозяйке замка, задело его. Но потом он напомнил себе, что сам выбрал эту службу, и спросил, забирая фляжку назад:
— А ты-то кто такой?
— Этьен Леруа, — юноша сглотнул и нервно огляделся. — Сын булочника… Сейчас что, уже утро?
— Утро, — кивнул Леон, посмотрев на небо, туманная серость которого постепенно подсвечивалась розовым светом зари. — Ты долго здесь пролежал?
— Не знаю… не помню, — юноша огляделся и вдруг внезапно схватил Леона за руку. — Только не говорите никому, что меня здесь видели! Отец убьёт меня, если узнает!
— Успокойся! — Леон рывком высвободил руку и встряхнул Этьена сильнее, чем в прошлый раз. — Скажи сначала, что ты тут делал? Почему лицо в крови?