Страшные сказки Бретани
Шрифт:
— Нет уж, лучше я расскажу вам всё сразу, а вы уж решите, стоит ли оставлять меня на службе или выгнать.
И сын Портоса заговорил — сначала глухо, дрожащим голосом, превозмогая боль и усталость после бессонной ночи, затем его голос окреп, глаза заблестели, и неожиданный прилив сил победил боль. Он говорил про мальчика-бастарда, чьей заветной мечтой было найти отца; про юношу, которого не принимали в компанию друзья и высмеивали девушки, считая его чересчур мрачным и много о себе воображающим; про мужчину, который доблестно сражался с врагами Франции, только чтобы в итоге обнаружить, что истинные враги всё это время скрывались в золочёных кабинетах Лувра. Нашлось в его рассказе место и Арамису, с предсмертной улыбкой
Она плакала. Нет, даже не так — она рыдала. Обычно спокойное бледное лицо теперь раскраснелось, из глаз текли слёзы, девушка отчаянно втягивала воздух носом и подвывала, даже не стараясь сдержать рвущиеся из груди рыдания.
— Вы этого не заслужили! — простонала она. — Вы заслужили лучшего… намного большего… — её слова прервались судорожным всхлипом.
— Нет-нет, не надо, — растерянно пробормотал Леон. — Прошу, я вовсе не хотел вас расстроить… Не плачьте, пожалуйста, я не выношу женских слёз.
— Простите, — Эжени вытерла рукавом лицо. — Мне ещё никогда не было так жаль человека… и в то же время я никогда так никем не восхищалась. О, теперь-то я понимаю, почему вы уехали от них! Я бы тоже сбежала от такой сестры и её друзей на край света!
— Если бы я знал, что это вас так расстроит, я бы никогда не рассказал вам этого, — вздохнул Леон.
— О нет, я рада, что узнала правду! — воскликнула она. — Теперь я ещё больше восхищаюсь вашей храбростью и мужеством! Вы спасли свою сестру, хоть она и была вашим врагом, вы помогли вернуть королевские сокровища, вы…
— Да-да, — Леон осмелился перебить её. Ему было неловко из-за таких похвал, а ещё больше — из-за блестящих от слёз глаз Эжени, которые находились так близко и с восторгом смотрели не то ему в лицо, не то на его обнажённый торс. — Теперь, когда вы всё узнали, могу я немного отдохнуть?
— Конечно! — она стремительно поднялась с места. — Отдыхайте, отсыпайтесь, набирайтесь сил — уверена, они вам ещё понадобятся.
Эжени тенью выскользнула из комнаты, а Леон без сил рухнул на постель и провалился в сон, едва только голова его коснулась подушки.
Глава IX. Красная Шапочка
Эжени, как и в случае с Филиппом Тома, удалось успокоить волнения местных жителей и объяснить ситуацию. Она рассказала им правду — или, по крайней мере, почти правду. По словам Эжени, она отправилась в соседнюю провинцию, откуда три года назад прибыл отец Клод, и узнала о нападениях на девушек. Девушки, как она утверждала, вспомнили некоторые приметы, по которым она и догадалась, что насильником, скорее всего, был священник. Одержимая гневом, она примчалась домой и расставила отцу Клоду ловушку: явилась к нему в церковь и объявила, что знает обо всех его преступлениях. Священник, разумеется, попытался заставить её замолчать навечно, не зная, что за дверью ожидает господин Лебренн. Леон защитил свою госпожу, хоть и получил пулю в плечо. За несколько минут до этого отец Клод признался Эжени, что задушил Агнессу Сенье своим поясом и своими чётками. Выходит, что безутешная ундина искала мести своему убийце, а теперь она
Леон, все эти дни отлёживавшийся в замке, не знал, как Эжени избавилась от обгорелых останков Агнессы — закопала или утопила в реке — но был вынужден признать, что это было сделано очень ловко, потому что костей никто, к счастью, не нашёл. Отца Клода спешно похоронили, и ходили слухи, что на кладбище произошёл небольшой скандал — Гийом Лефевр плюнул в могилу и пожелал убийце его сестры гореть в аду. Впрочем, нельзя сказать, что крестьяне осуждали Гийома за этот поступок, да и Леон, то и дело вспоминавший свою собственную сестру, его прекрасно понимал.
Сюзанна не без оснований предположила, что она из-за своей красоты, молодости и постоянных прений со священником могла стать его следующей жертвой, и теперь её отношение к Эжени и господину Лебренну стало чем-то вроде преклонения. Она разболтала всей деревне, что этот «страшный человек, исчадие ада в рясе служителя Бога» намеревался задушить её, как бедную Агнессу, и только храбрая госпожа и её верный помощник не допустили этого. Служанка то и дело предлагала Леону помощь с промыванием и перевязкой раны, но тот упорно отказывался, предпочитая, чтобы этим занималась Эжени. На это было две причины. Первая — ни Сюзанне, ни кому-либо другому не стоило видеть, что у Леона на плече не огнестрельное ранение, а след от укуса, иначе поползли бы ещё более нехорошие слухи, а покойная Агнесса из мученицы превратилась бы в кровожадное чудовище, да и к Леону стали бы относиться с подозрением: не заразен ли он?
Вторая причина — хотя сын Портоса не признался бы в этом даже самому себе — заключалась в том, что ему было невыносимо приятно сидеть на кровати, ощущая тепло от свечей, горевших в стоящем рядом подсвечнике, и чувствовать мягкие прикосновения рук Эжени. Она ежедневно проверяла состояние его раны, смазывала своими чудодейственными мазями, меняла повязки, и Леон удивительно быстро пошёл на поправку. Слабость первых дней покинула его, рана затягивалась хорошо, боль в плече слабела с каждым днём, и вскоре бывший капитан готов был вернуться в седло и вновь служить Эжени де Сен-Мартен.
О его так внезапно открывшемся происхождении они почти не говорили. Девушка пыталась пару раз задавать вопросы, но Леон отвечал уклончиво, уходил в себя, и скоро Эжени оставила напрасные попытки. Она больше не упоминала его фамилии — ни материнскую, ни отцовскую — а звала его по имени, что Леона вполне устраивало. О его отце, сестре, других мушкетёрах и их детях речи тоже больше не шло — Эжени не спрашивала об этом из тактичности, а сам Леон ей ничего не рассказывал, опасаясь вызвать новый водопад слёз. Он так и не понял, почему девушка так бурно отреагировала на его историю — казалось, она испытывает из-за этого едва ли не более сильную боль, чем он сам. «Может, у неё тоже есть какая-то тайна, связанная с неизвестными отцами и незаконными детьми? Может, она сама была рождена вне брака?» — подумал было Леон, но вскоре отбросил эту мысль. Если бы это было так, то кто-нибудь бы проболтался — или всезнающая Сюзанна, или кто-нибудь из местных. В конце концов, Эжени могла просто очень сильно переживать за своего подручного, как она переживала за жену и дочь Жиля Тома, за Агнессу Сенье и других жертв священника, за всех слабых и беззащитных.
Эжени призналась, что она написала старому шевалье из соседней провинции письмо, в котором подробно рассказала о злодеяниях отца Клода, хотя и сомневалась, что старик извлечёт из этого жизненный урок и впредь будет внимательнее к своим людям. Единственное, о чём она просила — передать известия сестре Агате. «Она, скорее всего, будет молиться о его душе, как истинная христианка, но надеюсь, сердце её успокоится, когда она узнает, что человек, причинивший ей столько боли, больше ни на кого не нападёт», — с грустью сказала она Леону. «Я бы и Эмилии Тере написала, но не знаю, где она».