Страсти по Фоме. Книга 2
Шрифт:
Когда Доктор насчитал ровно двадцать девять минут, дверь широко распахнулась и в зал вошел швейцар в белых перчатках и униформе адмирала царского флота. Джаз-банд грянул «Либер-танго». Потом появился Фома, но не один, как нарыв, а с дамой. И какой!..
На спутнице его была вульгарная желтая шляпка с черной полувуалькой и зеленая искусственная лисица, а юбка еще короче, чем мини Мини. Это была удача, особенно сочетание фасона шляпки, цвета шкурки и смелости юбки. Музыканты немного сбились («Кто к нам приехал?!» — взвизгнул саксофон), потом
Её бедра выписывали такую великолепную восьмерку, что в нее (эту восьмерку) мог вписаться, не снижая скорости, восьмидверный лимузин. Фома осторожно и галантно держался от дамы на расстоянии вытянутой руки. Физиономия его сияла, как у негра. Из-под вуальки его спутницы торжествовали лиловые губы, складываясь в ослепительную улыбку и в углу их чернела совсем уж умопомрачительная мушка. Голова зеленой лисицы, подпрыгивая, гордо блестела пластмассовым носом и красной тряпицей, зверохульно обозначающей пасть.
В зале кто-то поощрительно захлопал, предполагая, что это варьете. Но Фома только гордо прошелся со своей спутницей мимо подиума сцены и завернул к столу. Доктор с любопытством рассматривал «выходку» Фомы. Мини сразу насторожилась. И правильно.
— Пипи! — представил Фома.
— Пипи?.. — Даже Доктор не смог сразу адекватно охватить всю человеческую ширь выдумковатости Фомы.
Мини подозрительно посмотрела на Фому.
— Она в детстве… ну в общем, понятно?.. — Он повернулся к Пипи.
— Да, я детство провелла на голом цементном полу, — доверительно сообщила та. — Бегала через каждые пять минут, поэтому все меня так и звали. А вы что подумали? — улыбнулась Пипи лиловыми губами хищницы. — То же?.. Правда, детство всегда так мило?.. — И сняла, наконец, свою шляпку.
Фома с удовольствием отметил потрясение Мини и Доктора. Пипи была красива, не просто красива — сногсшибательна. Под дурацкой шляпкой обнаружился благородный пепел волос и выразительные, странные желто-зеленые глаза. Цвет страсти или ярости. Сочетание лиловых губ и пепельных волос было дерзко, но золотая зелень глаз неожиданно примиряла эти оттенки. Какая-то буйная прерия рисовалась сразу в воображении. Или тигр в клетке.
— Что мы пьем? — спросила Пипи по-свойски, оглядывая стол. — Сен-Жульен, Сен — Емильон — боже, одни святые!.. Вы что скучать сюда пришли? — удивилась она. — Давайте водочки закажем, у нас же компания! А, Андрон?..
Она сбросила и лису под стол, но никто уже и так не верил, что она плохая девочка. Подозрение пало на Фому — подучил, змей! Мини с трудом боролась с обаянием Пипи и собственным недоумением. Победила дружба.
— А, правда!.. — Мини в предвкушении потерла руки. — Давайте закажем еще и водочки, и кутнем!
Но что она имела в виду было не понятно, странные глаза ее, цвета Антарктиды, были холодны, как Доктор в бою. «Отличная у нас компания! — подумал
А Пипи уже достала пудреницу с пипеткой и сделала глубокую ингаляцию.
— О, наркоманка! — гордо сказал Фома, приглашая всех за столом порадоваться за него: кого оторвал! — Только кумара нам и не хватало!
Глаза Пипи утратили субъективность, и теперь она смотрела сразу на всех и всем улыбалась, становясь объективной реальностью.
— А не?.. — Мини боязливо оглянулась, в поисках крадущегося милиционера.
— А ты попробуй, все как рукой! — предложила Пипи. — Мы и ему дадим!
По мозгам Фомы влажно ударил белый снег. На двухдневной спиртовой закваске без сна это сыграло роль детонатора. Фоме показалось, что он видит все, даже орбиты электронов и постоянную, между ними, Планка. Его словно подбросило и он медленно и весело озирал все, что проносилось под ним. Люди были смешны, малы, милы, нелепы — хотелось обнять и…
— Да ты первый раз? — удивилась Пипи. — Тогда полетай, полетай!.. — похлопала она его по плечу.
Вечер закрутился и тоже полетел…
Они уже станцевали несколько раз, каждый строго со своей дамой, свою Фомин уже никому бы не отдал. Особенно, после того, как Пипи запрыгнула на сцену и спела песенку Монро: «Ай вонаби лав бай ю…» — и так далее, вплоть до неподражаемого: «тирли-та-ти ту-тум пи-ту!» — вытянув лиловые губки, — и имела бешеный успех, как среди публики, так и у музыкантов, потому что денег не брала, вернее, передавала их контрабасисту, который, не прерывая игры, рассовывал их по карманам, виртуоз. К ним за стол посыпались фрукты, шампанское, коньяк и недвусмысленные приглашения от кавказской диаспоры, что, мол, «некоторые любят погорячее». Публика рукоплескала и требовала еще.
Тогда Пипи вышла на сцену и сообщила присутствующим, что Пушкин это «ваше все», она, правда, не верила, но ей по телевизору сказали, и что петь она больше не будет, но прочтет свое любимое, в надежде, что имеющий уши да слышит. Надеюсь также… но на что она еще надеется, Пипи так и не сказала, зато прочла стихи, где автор не дорожил мятежным наслажденьем и стенаниями вакханки молодой, несмотря на то, что та в объятиях вилась змиёй, а язвою лобзаний торопила миг последних содроганий, поскольку счастлив уже с другой, что нежна, стыдливо-холодна и только после долгого моленья, делит, наконец, пламень автора поневоле…
Публика визжала. До стола Пипи донесли аккуратные, но чуть раскрасневшиеся молодые люди, в легких и дорогих одеждах эфебов второго поколения частного капитала на Руси.
— Чьи это стихи? — спросил один из них, особенно молодой и румяный.
— Ну, я не знаю! — капризно пожала плечами Пипи. — Мы в России, слава Богу! Накануне двухсотлетия!..
В конце концов, Мини не выдержала и спросила, как Пипи зовут на самом деле.
— Пойдем, — сказала Пипи, — мне как раз в туалет. Это жуткая история.