Стрела познания. Набросок естественноисторической гносеологии
Шрифт:
Но тогда невозможен произвольный набор начальных условий: 1) произвольным проведением границ выпадаем из данной целостности-монады и говорим о чем-то совсем другом, 2) в объектах есть записи прошлого (а не только прилегающее пространство определения и инвариантной полноты) и за начальным моментом времени скрывается историческое измерение и глубина, давшие направленную организованность (связующее или направляющее время), необъяснимую внешними абстракциями, выбирающими в своих терминах воздействия среды для объяснения, 3) en place машина развития (машина времени), и она воспроизводит свои начальные условия в качестве своих продуктов. (Но, кстати, не всякое знание развивается, как и не всякий объект.)
В терминах наших выборов и решений то «подсовывание» начальных условий, о котором говорит Вигнер (стр. 47), обсуждая проблему, все ли мы законы природы знаем, все-таки происходит (и, следовательно, нельзя считать произвольным набор множества объектов или начальных условий знания и в каком-то смысле нельзя сказать, что начальные условия — это то, что мы не можем изменить). В итоге придем к разнице между физическими законами и законами науки, посредством которых первые формулируются и высказываются. Это различие должно быть проведено с учетом особой реальности артефактов, строящихся с «коэффициентами», заимствуемыми из области комплексных значений и, следовательно, имеющих долгую память, время и тому подобное, наглядно неразъяснимые в нашем языке. Иначе невозможен язык виртуальностей. Гуссерлевские ретенции и протенции не работают в интерсубъективной области. Гуссерля и здесь губило ограничение себя анализом актов сознания. А речь на деле идет о жизни третьих вещей. § 101. Но вернемся к слышимым, видимым, осязаемым и так далее явлениям, имеющим тем не менее структурное происхождение (не натурально-содержательное), являющимся продуктом внесения избыточности и динамизации элементов ситуации (если можно показания искусственных аппаратов рассматривать в одном ряду на равных правах с данными органов чувств, то и, наоборот, последние можно рассматривать на равных правах с первыми в качестве экспериментально- ненатуральных, основанных также на избыточности и динамизации и не существующих «естественно» помимо свободного действия и его структурных оснований versus мысль Бергсона, что «поскольку данные сознания — часть природы, то мы не можем выйти за ее пределы»; кстати, взаимосвязь свободного действия и избыточности напоминает нам о множественности поссибилии и, соответственно, об унесении нас потоком непрерывного
62
Миропонимательная post faktum экспликация системой, картиной мира. Нужно, следовательно, расщепить «интерпретацию» на две. Тогда придем к фактам картины мира в отличие от фактов науки. Последние будут инвариантными проекциями первых, получаемыми во времени пульсацией. В этом смысле можно сказать, что наука (теория) или сознательное умозрение (также) вводят в мир пульсации, суть деятельность, заставляющая мир пульсировать, иначе мы были бы закованы в картинах мира X и были бы их пленниками, никогда ничего не знающими объективно (ср. с платоновским мифом пещеры). Это случилось в Европе. И в этом смысле европейская культура есть особая как некультура, нечто не могущее быть и не являющееся какой либо конкретной конфигурацией, размерностью Бесконечность.
§ 102. Пока отметим следующее: начало теоретического языка (как отличного от наблюдательного и описательного) вещественно или, если угодно, жизненно (и экспериментально в широком смысле этого слова, имея в виду особый, выделенный в составе космоса характер принципа свободного действия и структурные основания последнего). Дело в том, что хотя натуральные элементы одни и те же (как гештальт вазы или гештальт двух профилей) и гештальт- интеллигибилия именно в них, а не вне их или в ряду их в качестве еще одного элемента, концептуальные структуры (геш- тальтинтеллигибилии) нечто иное, чем каждое отдельное осознанное отношение их наблюдательных, описательных и пр. элементов (в том числе, словес но определительных) к объектам и событиям, то есть чем их привязки-разрешения [63] [прямо-таки чистый дух, пронизывающий нечто и не являющийся этим нечто! — так вот, чтобы этого не получилось, нужно: 1) иначе расчленять все целое структур познания, опосредуя отношение концепт — феномен двумя полюсами теория — ксперименцация, а не теория — наблюдение, теория — интерпретация, теория — математический аппарат, математический аппарат — интерпретация; 2) дать интеллигибилиям «вещественное» измерение существования, а не угонять их в идеальный мир, к тому же еще и стационарный]. И значимы они иначе, и существуют они иначе (можно, например, показать, что форма и синтаксис неотделимы от значений и семантики, что синтаксические элементы содержательно генеративны, — еще один аргумент в пользу иного расчленения: эмпирическое значение не впрыскивается снизу вверх, а генерируется сверху вниз; ср. Стейн, а также Хэнсон — 255). Можно, например, считать, что их особая, иная значимость получается тем, что они интеллигибизируют ситуацию общностью своей структуры со структурой вещей, то есть репрезентируют последнюю (но нет интеллигибельности вне континуума бытия-сознания, то есть без помещенности «я» среди объектов и без концептуального контроля над динамикой измерений).
63
Состояние (интеллигибилия) свободно, то есть оно точно в смысле свободного действия. И независимо от предмета (дематериализация).
Вне этой ситуации не бывает символов. Но тогда это явные квазивещи, «третьи вещи». На уровне непрерывного и однородного опыта, с точки зрения воспроизводства, повторения и коррелированности всякий раз каждого подмножества решений и измерений, термины описания, утверждения и наблюдения те же самые, а интеллигибилия уже другое и в другом пространстве. И за ней, следовательно, последует другое поле развертки и развития. И универсальность состояния (число которого совершенно неважно: оно одно-единственное и есть пространственно-временной индивид) другая, отличная от корреляции оценок объектов наблюдения всеми нормальными наблюдателями. Здесь нужно ответить на вопрос, почему для понимания видимой (например, с самолета, во всех деталях) местности нужно еще уметь и читать [64] (что, к тому же, еще нужно уметь) поясняющую ее карту? Во-первых, имеет место загораживающая генерированность. Во-вторых, далекое и близкое. Множество шагов во времени, необходимость все определять отдельно наблюдениями, а они множественны и хаотичны, множество относящихся к делу зависимостей во множественных манифестациях каждой. Упаковка далекого в близкое, всего времени (непроходимого) в другое время, то есть упаковка всего этого в символическую структуру (напоминаю: символ есть пространственно-временной индивид!). Символизация всех связей и на все время (а затем от дискретного — к алгебраическому и исчезновению карт, образов- манипуляторов и тому подобное). В качестве предельного представления свободного действия [65] . Предельным понятием нашего (то есть не в самом предмете) анализа должно быть представление полного действия в отличие от полного бытия. Последнее трансцендентно, а то — нет (эта «трансцендентность» полноты бытия и расценена Хайдеггером как потеря, забвение бытия). (Ср. Гегель, который впервые восстанавливает старую идею полного действия, то есть «Бога» внутри истории и мира, ограничиваемого миром — пребыть раз и навсегда; но тогда должна идти речь о постоянно умирающем и воскресающем боге1). Антиномичная невозможность «полного действия» и ведет, с одной стороны, к символизму (= ненатурализму и отрицательной метафизике), с одной стороны — к разбеганию (возможных) миров и к пульсациям (к пульсаци- онной связности мира всех этих возможных и разбегающихся миров). Я уже говорил о том, что собственная жизнь объектов (если они взяты феноменологически) однопорядкова с актами наблюдения (см. § 77). Мы производим явления, которые мы же изучаем. И производящее отношение входит в содержание изучаемого явления, является частью его (частью содержащейся в нем картины мира). А поскольку первое зависит от собственного относительного движения, то множественность явлений-индивидов. «Мыслимо» то, чему есть картина. Поэтому бесконечное и исчерпывающе полное углубление в прошлое невозможно (оно загораживается). Произведенность, с одной стороны, подвешивает нас над потоком случайностей и произвольных эмердженций (позволяя продуктивность кумуляции и независимую бесконечность самооснованности), а с другой — она же приводит к тому, что оставшееся в теперь уже безразличной области нагоняет нас в нашем будущем в виде случайностей. Это еще одна формулировка основной антиномии.
64
Транснатуральный, теоретический компонент «третьих вещей», но являющийся и вещью и пониманием. В силу общности структуры, даваемой символом?
65
К тому, что наступает после интеллигибилии: символы ни истинны, ни ложны, они или работают или не работают, или удачны или неудачны, открывают или большой горизонт превращений или малый.
В плоскости непрерывного и однородного опыта имеем итерацию качественно тождественных эквивалентов (различных лишь порядковым числом). В сфере же (куда и простирается состояние, интеллигибилия) есть особые свойства структуры время-пространства — например, уникальность состояния для всех индивидов и во все времена (то есть именная его неатрибутивность «я» = индивидам и его собственная индивидуальная целостность в этом смысле). Если на языке плоскости говорить об этом, то получим множественное появление одного и того же лица в различных (и дальних) точках пространства и времени и причинное действие поверх какого-либо пространственного прилегания. То есть чтобы высказать что-либо о состоянии, мы должны повредить, нарушить принципы индивидуации событий и причинно-следственного разделения в плоскости рефлексивных эквивалентов. Это цена. Но это значит и наоборот, что когда говорится (например, в древнебуддийской «психологической мифологии») о «манифестациях» и о наличии одного и того же существа одновременно в нескольких местах, обличиях и тому подобное, то это не утверждение, что это действительно, натурально, на деле так, а что свойства топоса сферы таковы. Такие «выводы» мы получаем, когда выражаем свойства этого топоса (а они имеют наблюдаемые следствия) в терминах мак- рореального. Это значит, что здесь некоторые вопросы и термины не имеют действительного физического смысла, должны быть денатурализованы. И нужно уметь рационально говорить о таких явлениях. Как называется этот язык? — наука? — я не знаю.
§ 103. Значит ли это, что наши физические знания о явлениях мира имеют отношение к начальным условиям осуществления этих явлений? И что это отношение подчиняется тем же законам физики, которые наблюдатель пытается сформулировать в своих знаниях о мире (а не об этом отношении)? (И нужно отличать применение науки к анализу этого отношения от него самого.) А раз «связность» (в конкретности физического выполнения — например, скорость сигнала) распространения информации в пространстве наблюдателя конечна (дискретна), то на информацию, известную наблюдателю в каждый данный момент, налагаются определенные ограничения. Следовательно, познавательных способностей не можем брать на пределе (Бога и тому подобное). То есть конечность состояния как хроногеометрии сознания, выполняемого хоть одним существом. Как представлены эти ограничения (без их знания) в трансцензусе? Они должны быть представлены в способе генерирования «данных», в генерирующем устройстве. В той части физических условий, которая содержит условия применения понятия понимания (которой, например, для марсианина нету). Вся проблема здесь в структуре поля наблюдения (то есть его связности), в априорно витающем «третьем» (le Tiers). Всегда предполагается некто, наблюдающий «там», но все это втягивается в точку «здесь». Состояния (квантовые) без какого-либо классического «кто», «где», «когда». Оно само есть и «где» и «когда» и само (себя) понимает [66] . Оно строится без единого, первородно-одного субъекта (к тому же движение, то есть изменение субъекта, чтобы можно было извлечь информацию,
66
Пространство-время (то есть структура поля наблюдения) состояния представлено символом состояния (снято в нем и не требует рефлексивного восстановления), организующим предметное видение, строй мысли. И дело в том, что такое пространство-время участвует в физических процессах, наблюдаемых тем, кто в этом состоянии. Одновременно и условия сознания и условия «случания» явлений, которые осознаются. Вещи не приходят в голову, уже наделенные свойством порядка; человек создает условия, в которых порядок и гармония могут быть восприняты и увидены. Опыт — реальная часть действительности, и это физицирует, делает конечными (и дискретно-множественными} процессы наблюдения, вернее, состоящими из дискретных многообразии, а не одного, непрерывного. Вопрос здесь прежде всего в классическом различении существования и мысли: предмет дается актом, который не есть акт мышления о нем и не совпадает с ним (в отличие от «божественной» интеллектуальной интуиции). Но если мы помещаем условия производства знания da представленностью нам предметов (ср. § 134), то что значит данность предмета отличным от мысли актом? Избыточность (на «далекое») и амплификация, фактически, означают, что сознание (а именно оно амплифицирует и восполняет) несет с собой встроенную в него не локальность. Сюда сместилось все новое движение философии, в том числе феноменологический сдвиг восприятия и описания сознательных явлений.
Для события пространство-время всегда и всюду локально эвклидово (на самом деле даже в физике псевдоэвклидово, то есть локально лоренцево, — чтобы быть эвклидовым, оно должно включать мнимости, а в познании — «идеи» абстрактного континуума сознания). И глобальная структура простран- ства-времен не будет трансцендентной (пульсирующий мир не будет трансцендентно объемлющим, как идеальный мир или абстрактный континуум сознания, и должен выражаться или верифицироваться терминами изнутри отдельного пространства-времени, но не в терминах взаимосвязей явлений, а в терминах структур законов этих взаимосвязей (на чем, например, основан символический характер аппарата психоанализа, как и квантовой механики в той мере, в какой она пользуется симметриями) [67] . Для того, чтобы узнать, как ему следует двигаться, спутник не должен выяснять расположение Земли, Луны и Солнца (хотя классика предполагает, что должен) — там, как сказали бы древние индусы, своя Земля, Луна и Солнце. Не нужно трансцендировать и привлекать трансцендентные, ко всему миру относящиеся (нелокальные) сущности (кто их когда видел?). Лучше прослеживать реальное взаимодействие объекта и средств наблюдения или «органов», «тел понимания» (то есть структуру прилегающего пространства-времени). А изменение и разницу с соседним (нельзя рассмотреть вместе, аддитивно: они в разных пространствах; но топологический факт «далекого» должен быть представлен особым свойством «своего», местного) фиксировать через «кривизну» этого пространства-времени (что есть в моем случае «кривизна»? — это изменения направления, повороты актуальных векторов пилотов). Мы ведь всегда и везде мыслим точно, если мыслим точно (эта тавтология есть лемма к теореме: «причины считать то или это всегда и везде те же самые, что и здесь и сейчас»). Если сфера, то ведь сферическая кривизна должна быть в каждой вырезке вокруг точки, быть свойственна каждому интервалу.
67
Эффект глобальной структуры время пространств, обыденное проявление которой истолковывают как «эволюцию» (эволюционное вызревание из предшествующего состояния), «развитие», «приближение к абсолютной истине».
§ 105. К языку взаимосвязей явлений и измерительно- экспериментальных устройств: ведь «тела понимания» соотнесены, с одной стороны, с формами-сущностями (последние на них понимаются и интеллигибируются), и, с другой стороны, взаимосвязаны с явлениями, то есть проследить эти связи = раскрывать прорастания приборов в «тела-органы», взять их как «умные тела», поселить в них наблюдение. «Реальное (в тонкостях и деталях) взаимодействие объекта и средств наблюдения» — имеется в виду взаимодействие особого типа (среди вообще типов взаимодействий в природе), а именно экспериментальные взаимодействия, наполняемые изнутри саморазвитием «испытующих движений», саморазвитием в и посредством экспериментального испытания. Здесь воздействие («экспериментальное» со стороны внешнего исследователя) является объектом в мире испытуемого, наблюдаемого, он вырван дискретностью интерпретации из физической цепи прилегания, видимой внешнему исследователю, распрямился вертикально и превращен в что-то говорящее, сообщающее, должное быть чем-то, зовуще вызывающее, как немая, еле внятная мольба чужой души высвободить ее твоим деянием по отношению к самому себе (так же, как мы можем сказать, что мы являемся объектами в глазах символов, они глядят на нас). Эмпирия получается необратимым образом, информационное «доведение» объекта и невосстановимая потеря в силу этого части информации есть часть опытного явления и не может быть опыта, из которого можно было бы устранить такой механизм образования эмпирических данных. Сама жизнь сознательных существ в этом смысле экспериментальна. Ее объекты существенно взаимодействуют со средствами внешнего наблюдения и неотделимы от них. Парадокс (ср. § 129): если нет сообщения (то есть если объект предварительно не превращен в сообщение), то нет взаимодействия, а если есть взаимодействие (имеющее всегда внутреннюю сторону «ускользания» самообучением и развитием, конститутивным для живого существа извлечением смысла), то сообщение не может полностью контролироваться извне и этот зазор открывает дорогу, поле индивидуально- цельным явлениям, или проявлениям «воли и решимости» (Бор) (которые и есть тогда искомые «естественные» объекты). Это «после здесь» есть обеднение, вычитание по сравнению с богатством потенций «до здесь». «Конститутивно»: здесь что-то извлекаем так, что задаем себя определенным образом там, в будущем (каким чудом индусы так точно это символизировали метапсихозом?).
§ 106. И снова к предметно-экспериментальному (практически-деятельностному) включению (включению в космос, а это космологическое включение вариативно): исходя из того, что в познании производителен труд производства сил — в одном экземпляре (наука, искусство, сознательная жизнь личности), и что этот экземпляр должен обладать феноменологической реальностью состояния, его «динамической вечностью» (откуда же тогда многое?), можно видеть, что культура же, в отличие от познания — это отросток феноменальности. Вне нее, под ней, за ней все деструктируется и реструктурируется. И одно дело феноменальность по отношению к последнему, к этому «под», «за» и тому подобное, другое дело — со стороны культуры, которая является не онтологическим и неметафизическим ее ответвлением. Культурные предметы или объекты суть отростки предметных структур сознания. Последние онтологичны, первые нет. Соответственно, есть феноменальная стороны предметностей и есть их практически — деятельностная, бытийно потенцированная сторона. Феноменальная одинаковость действительного, воображаемого, бредового, реального и так далее (одинаково связанного с производящими свойствами сознания). Феноменом человек взят в «тот мир», и поэтому состав мира не с эмпирическим человеком должен сопоставляться (иначе мифологические существа и пр. — бред, заблуждение). Поскольку отношение к идеальным объектам есть не отношение через них или посредством их (как если бы они в голове сидели в качестве третьих сущностей) к реальности, а отношение в особой действительности этих объектов (Гегель впервые увидел эту феноменальность). Это отношение — эмпирия для (специальной) науки. Теоретические же объекты этой последней строятся обращением к (трансфеноменальной) предметной деятельности и к элементарным формам ситэ ее особой действительности — исторической действительности. В ней, вместо абстракции логической бесконечности, абстракция бесконечности (или безосновной-самоосновной открытости) свободного действия (и его предельного выражения — полного действия). Достоверность и мыслимость утверждения, факта и тому подобное (феноменальные, конечно) дискретны, как и сами мысленные комплексы в качестве свободных событий. Они непрерывны лишь в четвертом измерении, монадически. Ни предсказать не можем, ни (обратно симметрично) непрерывно пройти назад к источнику (получаем регресс в бесконечность), — следовательно, не можем увязывать обоснованием ни с каким независимо, самим по себе существующим конечным источником авторитета (то есть натуральным — бог ли это, или показывающий себя чистый разум, или чувственные свидетельства).
Дурная регрессия: когда мы начинаем, то наша сознательная жизнь давно уже началась, и мы — звено в бесконечной цепи качественных превращений. Мысль из хаоса не извлечима, то есть она исключает вопрос о собственном начале. Более того, мы не можем даже в смысле наших определений установить, когда началась свобода (по отношению к натуральному ряду). Поэтому мы не говорим, например, что это именно мысль свободна в отличие от чувственности или что-нибудь еще в этом роде, а, наоборот, предполагаем наличие в натуральном ряду непрерывного зависимого действия равно и концептов, ментальных конструкций, космологии и чего угодно, не по этому признаку проводя различие. А просто различия свободное явление и зависимые явления непрерывного действия, которые сами собой делаются, или, если угодно, сами собой «естественно» приходят в голову, мыслятся, чувствуются, воображаются и так далее. Историческое исследование есть возможность «еще одного раза» такой процедуры, ее обрывания и снова повторения. И для историка нет готового мира и раз навсегда, единообразно различенных способностей. Так же, как говоря, что силы из натурального ряда должны быть вынуты из их связей и преобразованы и что инвариантный продукт преобразований должен на чем-то держаться (на напряжении, порождаемом экстатической машиной избыточности и динамизации), в том, что обозначается как «преобразуемое», не имеет никакого значения, мысли ли это, рациональные выборы и решения, воображаемое нечто, чувственные показания или еще что-нибудь — мы не принимаем этих различении, то есть ничего о них пока не знаем. Поскольку все одинаково может быть звеном естественного хода вещей как отличного от свободного, непредсказуемого изменения, к которому нельзя прийти непрерывным продолжением первого. Таким образом, жизненные мгновения или разорваны (временем), или объединены на каком-то шагу, но уже кентаврично, являются двуединством. И тогда — не свойства вещей, а «истории» (мыслим в терминах «историй», а не предметов — носителей себе тождественных свойств: как замечает Д'Эспанья, в определенной ситуации будут не все свойства). И тогда же принцип неотделимости: вся ситуация внешней актуализации, взятая вместе с предметом.