Стылый ветер
Шрифт:
— Жив, значит, государь, — затряс головой Гаврила. — А я уже и не верил.
— Жив, — усмехнулся я. — А вы думали в реке утонул? Не дождутся! Я не только жив, но и людьми обрастаю да силу потихоньку коплю. Да ты к столу то садись; ешь, пей. Или брезгуешь?
— Что ты, государь, — Ломоть, поспешно подойдя к столу, размашисто перекрестился и, поклонившись в пояс, осторожно присел на самый край лавки. — Благодарствую за честь, государь.
— По заслугам и честь, — решил я ещё немного похвалить сына боярского. Хуже не будет. — Давай, сказывай, как ты здесь
— Так в Грузии окольничий остался, — со вздохом пожал плечами Гаврила. — Нет, государь, в сказку о том, что ты утонул по дороге на Кавказ, Иван Тимофеевич не поверил. Мы же знали, что ты в другую сторону направился. Вот мы, значит, выждали в этом Картли до осени и окольничий меня обратно на Русь и послал. До Боровского монастыря, значит, добраться и от тебя весточку обратно привезти. Вот только не оказалось тебя в том монастыре, государь. Я к игумену, а он и говорит, что, мол, ждал тебя, государь, ждал, да так и не дождался. Сгинул, мол, царь Фёдор Борисович где-то по дороге к монастырю.
— Твоя правда, сгинул, — процедил я, вспоминая все испытания, через которые мне пришлось пройти за эти почти полтора года. — Так сгинул, что насилу вернуться смог. И как ты поступил?
— Как? — потупился Ломоть. — Ты уж прости, государь, но я тогда, и вправду, решил, что ты погиб. И что мне было делать? В грузию эту треклятую возвращаться? Так меня и так там тоска смертная заела! Чужое там всё! Решил в своё поместье вернуться. Худо-бедно зиму перезимовал, а тут цар… Гришку Отрепьева Шуйский с трона сковырнул. Началась замятня. Народ на Руси всколыхнулся. Кто признал Шуйского царём, кто нет. Стал царь ополчение к Москве скликать, я и приехал. Дело подневольное, куда тут денешься? К воеводе Алексею Григорьевичу Долгорукову в отряд попал. С ним вместе и в плен угодили. Вот только за мной такого догляда как за князем не было. Я намедни и сбежал. Думал к Москве пробираться, как только рязанцы уедут, а тут вы в город въезжаете.
— О самозванце, что говорят? — решил уточнить я. — На Москве верят, что он спасся?
— Да тут по-всякому, государь, — задумчиво нахмурил брови Гаврила. — Кто верит, а кто и нет. Одни кричат, что спасся государь, другие орут, что самолично его тело видели. По началу до драк доходило.
— А теперь, значит, тишь да благодать? — хитро прищурился Порохня.
— А теперь по углам шепчутся, — вздохнул сын боярский. — Крикунов всех быстро по темницам расселили.
— Про меня вспоминали?
— Мало, государь. Правда, когда Шуйский и царица Марфа стали говорить, что царевич Дмитрий в Угличе на самом деле погиб, а власть самозванец захватил, был средь народа шепоток. Мол, а зачем тогда Фёдора с престола сгонять было нужно, если он по правде на троне сидел? Законы, что ты перед тем как из Москвы уехать, издать велел, вспоминали. Но тот шепоток быстро смолк. Всё больше об спасшемся царе Дмитрии говорить начали.
Ну, хоть что-то. На быстрый эффект тех указов, что я на лобном месте зачитать велел, я и не рассчитывал. Тем более, что нет у меня ни в Москве, ни в других городах кучи сторонников,
— И много дворянского ополчения Шуйский смог собрать? — прервал мои размышления Порохня.
— Поначалу изрядно людишек на Москву приехало, — со вздохом признался Гаврила. — Но потом многие разбежались. Да ещё часть детей боярских царь Василий по городам рассадил да в поход на мятежников разослал.
Мда. Тут на мой взгляд Шуйский лоханулся. Ему бы все силы в кулак собрать да на войско Болотникова всей силой и навалится. Глядишь, и не осадили бы мы Москву.
— Не удержаться Шуйскому на Москве, — уверенно заявил Порохня. — Такая сила идёт.
— Удержится, — не согласился я. — Сила немалая, да согласия в ней нет. Ни Пашков, ни Ляпунов с Болотниковым не поладят. И гордыни много, и цели разные. Да и москвичи в то, что самозванец спасся, в большинстве своём не поверят. Они его смерть своими глазами видели, не то что в других городах. Вот если бы Гришка Отрепьев, и впрямь, спастись смог и к войску Болотникова присоединился, тогда да. Не выстоять бы Шуйскому. Да и у меня надежды власть вернуть, мало было бы. Что же мне с тобой делать? — задумчиво воззрился я на Ломтя.
— Так в войске своём оставь, государь, — удивился моим колебаниям Гаврила. — Верой и правдой служить буду.
— Нет, — не согласился я с сыном боярским. — Ты мне на Москве нужнее будешь.
Я, неспешно поднявшись из-за стола, выглянул за дверь, позвав переминавшегося у входа запорожца
— Тараско. Надо бы нам побег Алексею Григорьевичу Долгорукову, что в темнице у нас сидит, устроить. А то Грязной всё грозится князя прибить. Жалко мне его. Пусть уж лучше сбежит от греха.
— Сбежит, — задорно кивнул запорожец. — То дело нехитрое.
— Только он не сам из плена вырваться должен, — закусил я губу в раздумье, — Пусть его вон Ломоть выручит. Чтобы, князь, значит, потом Гаврилу к себе из благодарности, приблизил.
— Долгоруков? — удивился Порохня. — Так он вроде не сильно знатный? Что в его благодарности толку?
— Не сильно, — согласился я с атаманом. — И даже не боярского роду. Вот только он на Пелагее Буйносовой-Ростовской женат, а Шуйский с её сестрой уже больше года как помолвлен. Соображаешь?
— Свояком царю станет? А если Василий не женится?
— Женится, — усмехнулся я в ответ. — Ты уж мне поверь. А, значит, Долгорукий в ближний круг к царю войдёт. Не удивлюсь, если Шуйский ему уже сейчас доверяет. Вот мне бы своего человека рядом с Долгоруковым иметь и не помешало. Понял ли, Гаврила?
— Понял, государь, — оживился Гаврила. — Вот только коней бы нам достать. Без коней далеко не уйдём.
— Будут вам кони, — отмахнулся я. — Ты уж озаботься, Тараско, чтобы они и коней прихватить смогли. И пригляди немного, чтобы, когда из Серпухова побегут, их по дороге Подопригора не перехватил.