Судьба драконов в послевоенной галактике
Шрифт:
– Валяй.
Куродо остался на кухне, я отправился в свою комнату, но, когда толкнул дверь, то замер от изумления.
На кровати сидела, нога на ногу, прямая, строгая и стройная, Жанна Порфирьевна.
Я заглянул на дверь. Да нет, номер пять. Бледная металлическая цифра.
– Все в порядке, - поощрительно заулыбалась Жанна , - вы не ошиблись, это я несколько обнаглела. Заходите, не сомневайтесь...
Я зашел и, вытянув руки, пробормотал, покачивая подушкой:
– Я... это... вот... подушка...
Жанна засмеялась:
– Ах, какой же вы, милый,
Я положил и остался стоять, не решаясь опуститься на стул.
– Что же вы стоите?
– изумилась Жанна.
– Садитесь, садитесь. Вы не смущайтесь, что вы... Я просто заглянула в ваш холодильник и обнаружила, что он пустым-пустехонек...
Я присел на краешек стула и тихо сказал:
– Да не надо бы...Тут - кафе, и вообще, не надо бы...
Жанна Порфирьевна замахала руками:
– Ой, ну что вы, какие церемонии, я же здесь для всех - как бы мама... Понимаете? Мама Жанна ...
Я покраснел и заерзал на стуле.
– Вот вам, Джекки, сколько лет?
– Кажется, восемнадцать, - едва слышно выговорил я.
– Восемнадцать?
– улыбнулась Жанна.
– Знак зверя.
– Зверя?
– не понял я.
Жанна Порфирьевна показала мне три пальца:
– Шесть... шесть... шесть, - серьезно сказала она, - три шестерки - это восемнадцать. Никогда человек не близок так к разрушению, к переворотам, к жестокости, к зверству, к разочарованию в мире, как в свои восемнадцать лет... Жизненный опыт - ноль, интеллектуальной и сексуальной энергии пироксилиновая бочка - чем не зверь? И самый опасный зверь из всех возможных. Юность - это знак зверя. Но вы ведь не такой?
– Не такой, - ответил я, но тут же добавил: - Впрочем, не знаю...
Жанна откинулась назад, рассмеялась, протянула руку, провела по моей щеке рукой.
– Джекки, вы - прелесть... Мне хочется больше узнать про вас. Кто ваши родители? Как вы очутились здесь? Где учились?
Я начал рассказывать. Я рассказывал спеша, поскольку помнил, что меня ждет Куродо.
– Что вы так торопитесь?
– заметила это Жанна .
– Не нервничайте, что вы...
– Да я не нервничаю, просто меня ждут... Ну, Куродо... мы договорились.
– А, - улыбнулась Жанна, - встреча со старым другом... Ну, возьмите - я в холодильнике кое-что оставила.
Я распахнул дверцу и невольно ахнул. Холодильник был забит всевозможной снедью. В дверце стояли четыре темные бутылки.
– Берите, берите, - замахала рукой Жанна. Она встала, подошла к двери. Щелкнула выключателем. Здесь, в подземелье, меня все еще поражала мгновенная давящая тьма; она была резка и безжалостна, словно удар поддых.
Жанна распахнула дверь в коридор, на пол лег прямоугольник света, а в нем - тонкая черная тень Жанны.
– Ну, - сказала Жанна , - так мы идем?
Я вышел в коридор, длинный, словно небольшой узкий переулочек.
Жанна махнула рукой:
– Там - седьмой номер. А там, - она показала в противоположном направлении, - номер два. Моя квартира.
– Спасибо, - я коротко поклонился.
Глава шестая. "Пещерный"
Жанна Порфирьевна возилась
– Я ничего не понимаю, - сказал он наконец, - что значит "цеп. драк."?
Я вытаскивал огеметы, раскладывал их на травке.
– "Цеп. драк."?
– переспросил я.
– Цепной дракон?
– Таких не бывает, - засмеялась Жанна; она сидела на корточках и пыталась раздуть костер.
– Не бывает, не бывает, - подтвердил Куродо и зевнул, - и вообще, нам все на инструктаже объяснили, что ты накладную разглядываешь? Это же все туфта.
– Ну как, туфта, - возразил Георгий , - помнишь Проперция? Как залетел, а? Подстрелил не того, что в накладной...
– Давай сюда, - Куродо протянул руку, - я на слух совсем ничего не вопринимаю.
Он взял накладную и уселся.
– Таак, - протянул Куродо, - пьяный, что ли, писал? Не разбери поймешь... Тааак. Ну, "четыресто талонов" - это да, это - понятно. И "одна шт. " - тоже. А вот - "цеп"... Это вообще, - он прищурился.
– никакой не "цеп", это... черт... "щеп" какой-то, да, скорее уж "щеп. драк.". Дракон из щепок?
Георгий покачал головой:
– Нет. На инструктаже ничего не было ни про какие щепки сказано. Про нору в горе - объясняли, а про щепки...
Тем временем вернулся Валентин Аскерханович с хворостом, положил на траву охапку изогнутых, словно в неизбывной муке, сучьев и спросил у меня:
– Джек Джельсоминович, - позвольте, я Жанне Порфирьевне помогу развести костер?
С той поры, как я забрал Валентина Аскерхановича из казармы, он стал со мной не просто подчеркнуто, но пришибленно вежлив... Это пугало меня. Там, в казарме, после санчасти, я и думать забыл, что Валя вместе со всеми избивал меня, наоборот, я был благодарен ему за то, что тогда дотащил до койки, а теперь нормально, по-человечески, беседует со мной и ходит в пещеры на "чистки" в паре... А здесь... здесь - эта изумленная вежливость, дескать, как же так?.. Я-то думал, ты - г..., а ты, оказывается, "птица высокого полета"?
– заставляла меня вспомнить не только избиение в сортире, но и давнишнее, казалось бы совсем позабытое мое прибытие в Северный городок. Вспоминая все это, я злился и на него, и на самого себя, задавал себе вопрос: "А что, было бы лучше, если бы он обращался с тобой панибратски, не испытывая ни малейших угрызений совести? С другой стороны, может, он вовсе и не испытывает нкиаких угрызений совести, а просто боится, боится и подлизывается?"
– Да, - несколько растерянно сказал я, - да, конечно, Валентин Аскерханович, помогите...
– Валя, - сказал Куродо, покусывая губы (моих соседей совершенно не волновали наши с Валентин-Аскерхановичем "выканья"), - ты успеешь еще Жанне помочь, лучше погляди, что тут написано?
– Кур, - весело спросил Валя, - а ты чего, читаешь по складам?
(С ветеранами-"отпетыми" Валентин Аскерханович был накоротке и изумлял меня своим с ними вольным обращенеим. Я не рисковал, например, похлопать по плечу Куродо или стрельнуть "пахитоску" у Георгия Алоисовича.)