Судьба калмыка
Шрифт:
– Пил с утра?
– Нет еще. Пойдем, возьмем для разъяснения, – приглашал завхоз.
– Ты мне это брось! – ярился участковый, – Я при исполнении, стало быть это будет взяткой.
– За что?
– За утерянную корову.
– Все у меня в наличности, согласно документов, – похлопал по планшетке Силантьич.
– А тогда, какого хера, ты тут время у меня отнимаешь?
– Для информации.
– Да пошел ты! – вконец озлился Чиков и зашагал к леспромхозовской конторе.
Разговор с завхозом не шел у него из головы. На другой день, чуть свет, он подходил к калмыцкой избе. Морозный воздух
– Здорово живете! – бодро поздоровался он со старухами.
Старухи согласно кивнули головами.
– Мужики-то дома?
Старухи опять кивнули, посапывая своими трубками, выпуская кольца дыма.
– На работе или дома? – опять он задал вопрос.
Старухи молчали.
– Скоро пойду на работу, я сегодня на ремонте, – вышел из сарая Максим и широко заулыбался.
– А-а, здрастье! – участковый кивнул и с ходу спросил, – Где корова?
– Здесь, здесь, Красуля! – жестом показал Максим на сарай, – Жует все, что ни положим, – и он, зайдя вовнутрь, стал гладить по шее животину, хрумкающую бурьян, пересыпанный прелыми капустными листьями и картофельными очистками.
За несколько дней пребывания здесь корова заметно поправилась и вид у нее был веселый. Зашедший участковый мельком глянул на нее и спросил:
– А где та?
– Какая? – не понял Максим.
– Ну, та дохлятина, что из ямы вытащил?
– Вот она, – заулыбался Максим и, поняв, что к чему, полез в карман гимнастерки, вытащил оттуда вчетверо сложенный листок и протянул участковому.
– Что это?
– А дохлятина, и паспорт ее, и заодно, что я хозяин ее.
Багровея лицом участковый медленно вчитывался в бумагу, оглядел ее с другой стороны и вернул Максиму.
– Н-да, как-то непонятно. Умирала скотина с голоду, а тут стоит гладкая корова. Что-то тут не то. Сознайся, намутили вы тут с завхозом для обоюдной выгоды? Или эта корова не та?
– Почему? Та, из ямы, падежная.
– Да у меня что, глаз нет, какая же это падежная? – заорал он.
– Послушайте, уважаемый, какой упитанности она была десяток дней назад можно судить по тем коровам, которые шляются по дорогам в поисках пищи. Но эта была еще хуже, да к тому же попала в яму с кислотой и мазутом. Она умирала, ее бросили, я достал, выходил. Вот и весь секрет. Ребятишки ходят, где какой бурьян несут, где мерзлые листья, картошку – все ест. Старухи перебирают, что себе варят, отходы – корове.
– Ладно. Больше никто тут не умирал?
– Пока бог миловал.
– Фамилию той женщины и пацана узнали?
– Нет, – потускнел лицом Максим, – Спрашивал всех своих, никто не знает. Наверное из другой деревни.
– М-да! И у меня они висят безымянные. Похоронил-то где?
– Ну, там же, на десятом.
– А дома-то что?
– А зайдем, посмотрим.
– Давай зайдем, раз уж пришел.
– Пожалуйста! – и Максим шире
Участковый, пригнувшись, шагнул за порог и остановился, привыкая к полумраку. Электрического света не было. Тусклый свет пробивался из двух маленьких окошек, наполовину забитых фанерой и тряпками, позволяя видеть в избе только очертания ее внутренней утвари. Ребятишки спали, съежившись на нарах под каким-то тряпьем. Топилась печка, и через дырки в стене играли блики огня. Бурливший котел источал неприятные запахи. Участковый оглядывал нары и покачивал головой. Он чуть не оступился в щель на полу, плохо прикрытую доской.
– Подпол есть?
– Есть, – кивнул Максим и отодвинул доску.
Участковый, чиркая спичками и нагнувшись, заглядывал туда, морщил нос.
– Что там? – глянул он на Максима.
– Уборная. У детей нет одежды и обуви бегать по нужде на улицу.
Страж порядка понял откуда идет основное зловоние. Они вышли на улицу.
– Правда, что ты зоотехник? – пытливо глядел он на Максима.
– Правда. До войны закончил ветеринарный факультет, давал стране мясо, кожу и шерсть, – глядя куда-то на вершины гор ответил Максим.
– Ладно, живи как-то! – и хлопнув его по плечу пошагал к баракам, – Пацанов береги! – крикнул он на ходу.
Глава 14
Весна укрепляла свои права. Прошедший март убрал снег с бугров и вершин гор, и рыже-черные плешины влекли к себе все живое. Птички и куры весело греблись на освобожденных от снега буграх, скот выщипывал до земли бурые стебельки и вгрызался в начинающую зеленеть траву. Горные козлы часами простаивали на выступах отвесных скал, греясь на солнце, небрежно поглядывая на беснующихся внизу собак, неспособных забраться к ним.
Около калмыцкой избы, стоящей на косогоре и к тому же на бугре, снега не было уже давно. Калмычата бегали босиком, да и местные ребятишки, приходя сюда, сбрасывали свои рваные обутки и носились кругами вокруг избы. Здесь их никто не гонял, не ругал и вдоволь наигравшись они усаживались вокруг топившейся под навесом летней печки, грелись, жарили пластики картошки, слушали заунывные песни старух. А еще их угощали калмыцким чаем и изредка маханом. Но от угощения большинство пацанов отказывалось, их дома за это страшно ругали. Пользовались угощением или смельчаки или совсем голодные. Неожиданным гостем и постоянным дегустатором калмыцкой пищи оказался местный пацан Толька. Хотя толком было непонятно где он живет. То у одной тетки, то у другой, то надолго исчезнет. Говорят он был детдомовский. И если появлялся то обязательно с калмыченком Харой. Они появлялись обычно поздно вечером, когда под навесом уличной печки у калмыков собиралась уже наигравшаяся ребятня. Они незаметно подсаживались в кучу ребятишек и поймав взгляд на себе какой-нибудь старухи, Толька улыбался, махал рукой:
– Мендуть, (Здравствуйте, бабушка.) Ээж Алтана – Алтма!
– Э-э, Тулюк! Мендуть!
– Ямаран бээнет? (Как поживаете?)– важно спрашивал их Толька.
– Ханжанав сэн (Спасибо, хорошо.) – отвечали старухи, – Жомба ухэ? (Чай пить?)
– Мэн, мэн, (Да, да) – кивал он.
– Тулюк – хальмг? (Толька – калмык?) – смеялись старухи.
Выставив ладонь с растопыренными пальцами в их сторону он важно приподнимался и тыкал себя в грудь:
– Бичке! Тулюк – урус! (Не надо! Толька – русский!)