Судьба, судьбою, о судьбе…

Бреверн Лилиана Иоганес-Эдуардовна

Незадолго до моего отъезда на стажировку в Лиссабонский университет господин Посол поинтересовался, как я отношусь к творчеству писателя старшего поколения Жоакима Пасо Д’Аркоса. Я ответила, что совсем его не знаю, даже не держала в руках ни одной его книги.

— Ну, вот и познакомитесь, — сказал господин Посол, — он будет встречать вас в Лиссабоне.

И Пасо Д’Аркос действительно встречал меня в Лиссабонском аэропорту. Как сказали мне позже в нашем Посольстве, Пасо Д’Аркос, настойчиво добиваясь со мной — переводчицей и редактором издательства «Художественная литература» — встречи, задолго до моего приезда планировал поездки, беседы и все прочее. Да, благодаря его планам я побывала даже на фешенебельной вилле его друга — члена правительства, которая находилась в гористых окрестностях Синтры [20] . Здесь меня, вторую русскую женщину (первой, как выяснилось, была Терешкова), ждало светское общество

и соответствующий прием: красиво одетые дамы, подтянутые мужчины. На серебряных столиках вывозили воды, соки, вина и все прочее. Не знаю, на какие вопросы отвечала Валентина Терешкова, но я — на те, которые к литературе не имели ни малейшего отношения. Например: «Так кто же управляет вашей страной, женщины или мужчины?» — «Конечно же женщины!» — ответила я с улыбкой и тут же увидела записывающий меня магнитофон. «Да? А мы^го Брежнева считали мужчиной!» Пришлось улыбнуться еще шире: «Ну какая же русская ответит, что мужчины!» Дамы были в изумлении и восторге от моего португальского и ответов, хотя поначалу косились на мои хоть и английские, но вышедшие из моды лаковые туфли, да еще белые! Да и обедали мы с Пасо Д’Аркосом опять же не в простом ресторане, а в самом шикарном. Он высился на скале и нависал над океаном, мощные волны которого, разбиваясь где-то внизу, брызгами взлетали вверх к широкому во всю стену окну, у которого я сидела.

20

Синтра — пригород Лиссабона, резиденция португальских королей.

В этот день ресторан был пуст, занят был только один стол — и тот в конце огромного зала, сверкавшего белизной скатертей и салфеток, гранями хрустальных бокалов, серебром столовых приборов. Пасо Д’Аркос дегустировал заказанные им вина и мановением руки отсылал бутылку за бутылкой, отказывая в качестве ее содержимому. Официант стоял навытяжку с бесстрастным лицом статиста этого театрального действа. Остановил свое внимание Пасо Д’Аркос на пятой. Я хорошо понимала, что мне демонстрируют происхождение (Пасо Д’Аркос — графского рода), уважение ко мне как к даме, ну и нестесненность в средствах: ведь за каждую открытую и не удостоенную чести быть выпитой бутылку, он платил звонкой монетой. Потом пошел выбор закусок и всего остального, на что ушло значительно меньше времени и актерского мастерства. И тут с другого конца зала послышался шум отодвигаемых стульев, бразильская речь и звон бокалов. «Жоржи, дорогой друг Жоржи!» — опять же театрально воскликнул Пасо Д’Аркос. Да, то был хорошо известный у нас в стране бразильский писатель Жоржи Амаду с женой Зелией, детьми и директором издательства «Европа-Америка». Как видно, отмечали вышедшую в свет новую книгу. Мы выпили вместе, в том числе и за встречу здесь, в Португалии, на берегу Атлантики. Потом еще долго обедали: меня знакомили с тонкостями португальской кухни, последовательностью подаваемых блюд и вин и так далее и тому подобное. От коллоквиума, который должен был состояться через два дня (организовал его в своем доме опять же Пасо Д’Аркос) и в котором должны были принять участие двадцать пять деятелей культуры (и наверняка политики), я уклонилась: в Лиссабоне проходили антисоветские демонстрации в связи с войной в Афганистане, и мне не хотелось — да и что я могла? — отвечать по этому поводу кому бы то ни было, включая себя. Позже, пригласив меня к себе домой, Пасо Д’Аркос показал мне книгу для почетных гостей с оставленными в ней в день коллоквиума автографами, сожалея, что мой отсутствует. Показал он мне и свой рабочий кабинет, и зал с застывшими пишущими машинками, за которыми раньше у него всегда сидели машинистки, работавшие под его диктовку, и все остальные службы своей фабрики по производству романов. Кстати, романы он не подарил сразу и не сказал о своем желании быть изданным в Советском Союзе — выдержка! — а прислал по почте с письмом, в котором подчеркивал, что он единственный из живых португальских писателей, который удостоился чести быть изданным в коллекции издательства «Агилар». И это было правдой! Потом стал засыпать меня письмами, в которых обращался ко мне не иначе, как Vossa Excelencia [21] , и советовал, где прочесть о его творчестве и что издать из им присланного.

21

Ваше превосходительство (португ.).

Позже, в год гайдаровской шоковой терапии, нам с мужем пришлось помянуть давно ушедшего автора, снеся букинисту одну его книгу, правда, переведенную и изданную в СССР, но не мной, не судьба, не случилось. А теперь, думаю, и не случится.

XI

Двенадцатого июня около пяти вечера Жорж был у нас. Правда, попал он в нашу квартиру не сразу. Лифт то ли случайно остановился на седьмом этаже, то ли сам Жорж по ошибке нажал на седьмую кнопку, не знаю. Но, оказавшись у

чужой квартиры, дверь которой ему не открыли, он стал звонить нам по мобильному. И когда я на своем тринадцатом встретила его у лифта, на лице его была явная растерянность. Что это? Неужели такая малость может вывести Жоржа из равновесия?

— День добрый, Лилиана. Как видите, заблудился, — сказал он.

— Добрый. И не только добрый, но и теплый, и солнечный. Вот только не помню, с самого утра день был солнечный или после того, как наш мэр Лужков разогнал облака по случаю Дня независимости России?! Странный какой-то праздник для нас, вроде бы с чужого плеча. Мы же не бывшая колония, как, скажем, Бразилия или какая другая страна, которая, освободившись, празднует день своей независимости. Мы — Россия, огромная и богатейшая страна даже сегодня, после того как мы сами, предавая и продавая, ее порушили не без помощи, конечно, Америки — нашего, как говорят сегодня, «стратегического партнера». Грешна, Жорж, не люблю Америку. Ну да бог с ней! Давайте ужинать. И поскольку день теплый, будем ужинать на свежем воздухе — на лоджии. Там у меня дикий виноград распустился и цветут фиалки…

И Жорж просто ахнул, когда вышел на лоджию.

— Боже, какая красота! Да здесь посидеть одно удовольствие. А воздух какой!

— Тринадцатый этаж! — ответила я.

— И как хорошо видна Москва! Да, Лилиана, — продолжал он, — вы действительно буржуи, я вам это сказал еще в прошлый раз, не видя вашей лоджии.

И тут я вспомнила, как, будучи у нас в гостях, португальский писатель Урбано Таварес Родригес, выйдя на лоджию и увидев город с высоты птичьего полета, сказал: «Знаешь, сколько стоит такая квартира, да с такой лоджией, в Италии?»

Почему в Италии? Я так и не поняла. И он назвал сумму в запретных для нас тогда долларах и не без удивления увидел на моем лице полное равнодушие. Может, именно поэтому он тут же доверительно сообщил мне: «А в Афганистане — ваши. (Он только что вернулся из Кабула, куда ездил как член Всемирного совета мира.) Ваши советские войска. Тебе я могу это сказать. Видел своими глазами».

Жоржа я усадила за стол так, чтобы, ужиная и беседуя с нами, он мог все время видеть Москву, на которую медленно стал опускаться теплый летний вечер, зажигая огни реклам, уличных фонарей и окон устремленных в небо жилых домов. Потом погружавшийся в темноту город вдруг разом вспыхнул и засверкал всем разноцветием своих огней.

Гостя я угощала блинчиками с мясом и сметаной.

— Ой, как это вкусно! А какая сметана!

— Да, ложка стоит.

— А у нас в Париже — водичка!

После чая я принесла полученные в архиве бумаги отца. Увидев, что они написаны от руки, Жорж попросил меня почитать несколько страниц вслух.

— Я, Лилиана, плохо разбираю почерк пишущего по-русски, — сказал он.

И потом, слушая меня, он все время комментировал: «Да, да, это так!» «Смелый был человек и честный — и все же о происхождении своем умалчивал. И это естественно».

— Но он же пишет прямо: «Из дворян», — сказала я.

— Да, да! Но это слишком общо, как говорят русские.

— О, какие слова вам известны?! — в изумлении воскликнула я.

— Ну, а как это сказать? Ведь, кроме отца и матери, он никого не упоминает, вроде бы у него не было ни дедов, ни прадедов.

— Жорж, да ведь советская власть, уничтожив все сословия, отменила у таких, как мы, и дедов, и прадедов, чтобы люди не делились на белую и черную кость. Ведь к четвертой годовщине революции Ленин прямо писал: «Наиболее глубокие корни сословности нами вырваны до конца». Вот мы и без корней! И все же выросли и стали теми, кем стали, даже при советской власти, чем не могут похвастаться многие эмигрантские семьи.

— Да, конечно, конечно, Лилиана. Но хорошо бы эти корни все-таки найти. В генеалогии без корней никак нельзя.

Он снисходительно улыбнулся.

— Да, в генеалогии нельзя, — сказала я. — Только вот приоритет, отданный в генеалогии мужчине, пора бы уже сегодня, в наше продвинутое время, — вы меня понимаете? — заменить паритетом обеих заинтересованных сторон. Тем более что прецедент есть, и весьма поучительный, и вы его знаете не хуже меня: как еще в тысяча восемьсот пятьдесят втором году Николай I по просьбе эстляндского дворянина Магнуса де ла Гарди своим указом присвоил графский титул Александру Ивановичу Бреверну (потомственно) — старшему сыну родной сестры де ла Гарди, которая была замужем за одним из Бревернов — отцом Александра. Причина — графский род де ла Гарди по мужской линии иссяк.

— Да, да! Но присвоил-то все-таки мужчине… — парировал Жорж.

— Ну хорошо, а сегодняшняя Испания… она просто отдала пальму первенства женщине. Вот так, Жорж! Ну а что наши русские женщины, как советские, так и сегодняшние российские — продолжательницы рода, дадут сто очков вперед по всем статьям не только русским, но и иностранным… Да, да, иностранным мужчинам — это факт! И я — одна из них, имейте это в виду.

Все это Жорж покорно выслушал, не произнеся ни слова.

— Что же касается послужного списка отца, то ведь он — типовой и заполнялся тем или иным военнослужащим в соответствии с поставленными в нем вопросами. Так что только автобиография могла бы…