Судьба, судьбою, о судьбе…
Шрифт:
Да, Сьюдад, но я уже тогда страдала. Правда, по другому поводу: у моего мужа-художника по-прежнему была (как бы ни был затаскан этот образ) любовница-живопись. А Он, с кем, по твоим словам, у меня не было никакого будущего, как никто другой из всех вас понимал меня и мое желание найти свое место в жизни. Муж и Он очень скоро познакомились, мы даже стали общаться семьями. Да, да, Он частенько бывал у нас дома, приносил мне то словарь, то грамматику португальского языка, по которой обучал меня, то сборник новелл Эсы де Кейроша, то романы Алвеса Редола. Юрий же, занятый своими декабристами (теперь-то я хорошо понимаю, что это был самый ответственный момент в его жизни живописца; монументальное искусство — это совсем иное!), уверенный во мне и в себе самом, не придавал всему этому никакого значения. И даже в два часа ночи, когда комитетская машина подвозила меня к арке нашего дома, не выходил встречать меня к дверям подъезда, который на ночь запирался лифтером, хорошо
Да, конечно, конечно, Его и меня тянуло друг к другу, и это видели все в нашей португальской редакции, не говоря уже о тех в Радиокомитете кому в те годы вменялось видеть всё. Аты, дорогой Сьюдад, понимал это очень хорошо и пытался упредить то, что могло случиться. Но… что делать? Это случилось!!! И очень скоро дальнейшее развитие наших отношений с Ним заставило меня во всем признаться мужу, хотя моя свекровь заклинала меня этого не делать. Однако не позволило мне мое советское воспитание (а может, просто воспитание) жить двойной жизнью, и я, во всем признавшись мужу, вынуждена была уйти из дома. К маме! А через двадцать дней, которые потрясли нашу семью, я, вернувшись к мужу и дочке, ушла с Радио. Не сочла возможным работать бок о бок с тем, кого мой муж избил за нашу общую вину. (Вину? Так ли называется это? Пусть так!) Через полгода с Радио ушел и Он. Переведенный на работу в Чехословакию, Он навсегда уехал из СССР.
Как же ты, Сьюдад, хотя я тебя живого никогда на «ты» не называла, спасал меня от меня самой, пока не привел меня к мужу! Ты эти двадцать дней чуть ли не каждый день привозил меня к себе домой, познакомил со своими дочками Амайкой и Марисолью и tia [27] (так вы называли пожилую испанку, помогавшую вам по хозяйству после смерти твоей жены) и почему-то «требовал» от своих девочек, чтобы они делали мне бутерброды с колбасой и сыром вместе. («Так, — говорил ты, — вкуснее и сытнее!» Ты прав, я частенько так делаю сегодня.) А от На — чтобы она положила мне на тарелку побольше тортильи [28] . И какие же красивые сказки рассказывал мне ты, кадровый военный испанской армии, бесстрашно сражавшийся с фашистским режимом диктатора Франко, за что самим каудильо [29] был приговорен к расстрелу заочно и практически не мог вернуться на свою Родину. А потому жил в СССР и четыре года провел на полях Великой Отечественной войны, сражаясь за мою Родину.
27
Тетя (исп.).
28
Tortilla — омлет с картофелем и колбасой (исп.).
29
Каудильо — вождь, политический лидер, глава государства, осуществляющий личную диктатуру; так назвали Франсиско Франко.
«Лили, — говорил ты мне (пожалуй, ты один и понимал, что я: и Лили, и Ана), — как только падет режим Франко, я повезу тебя в Испанию. Покажу тебе Мадрид, Барселону, Гранаду, Толедо. Мы пойдем с тобой козьими тропами в горы. Ты увидишь Сьерру-Неваду, Альгамбру и море…»
Я все это увидела, Сьюдад, но тогда, когда тебя уже не было в живых, и даже выступала в 1999 году в Гранадском университете с докладом об издании испанской литературы в СССР, когда уже все мы жили в России.
Да, СССР больше нет, он рухнул, как и социалистический лагерь. (Правда, Куба еще держится. Кто-то мне сказал, что тебе, «Анхелито» [30] , там поставлен памятник. Так ли это?!) И мы строим, в чем сходятся многие, капитализм. У нас появилась собственность, что, по-моему, очень неплохо, если она приобретена на честные деньги. Но в такой богатой и огромной стране, как Россия, да еще плохо управляемой, так легко взять чужое и так трудно искоренить это зло. А еще у нас уже есть олигархи. Ну и что ты сказал бы мне сегодня обо всем этом? И о прожитой тобой жизни в сражениях и борьбе за светлое будущее обездоленных, как ты говорил? Я не иронизирую, нет, мой отец, как теперь я знаю, тоже за него боролся до тридцать седьмого года, а что получил? Да и мы чудом остались живы после тридцать девятого. Сегодня я намного старше тебя, Сьюдад, тех лет, когда ты предостерегал меня от превратностей судьбы, и думаю, вправе сказать тебе то, к чему я пришла за прожитые годы: жизнь у человека одна и человек должен достойно прожить ее, создавая вечные ценности.
30
Анхелито (Angelito — умный, ласковый) — Ангел. В данном случае прозвище.
Так вот, потом ты привел меня к мужу, за что муж назвал тебя Дон-Кихотом при всей твоей внешности Санчо Пансы. Потом ты, как Дон-Кихот,
Потом, спустя годы, ты оказался в Москве проездом. Помню это, как сейчас. Ты у нас дома. Мы живем с мужем и дочкой в том же доме, что и прежде, но на тринадцатом этаже. Ты хромаешь после ранения в ногу. Что-то достаешь из кармана куртки и протягиваешь мне.
«Это тебе, духи «Каменный цветок»! В ГУМе мне сказали, что это лучшие у вас духи!»
Ты приглашаешь нас с мужем на прощальный вечер в квартиру к Марисоли, которая живет теперь на Фрунзенской набережной, а не в большом доме на Большой Пироговке, где жил ты с семьей прежде, и где, как я недавно узнала, жила Долорес Ибаррури.
И неожиданно для меня спрашиваешь:
«Ну, теперь ты счастлива?»
Я помедлила с ответом:
«Да все так же, как и было, Сьюдад. Муж весь день в мастерской со своей живописью, а я… я…»
Твои глаза вдруг затуманились, и в первый момент мне показалось, что тебе плохо:
«Что с вами, Сьюдад? — встревожилась я, но, тут же все поняв, стала трясти тебя за плечи. — Сьюдад! Будьте человеком! Ну, Сьюдад!» — вырвалось у меня.
«А я — человек, Лили, человек! Просто для тебя я — старик. И от того мне очень горько. — Потом, встряхнувшись, сказал: — Так, я жду вас вдвоем. Проводите меня и кубинских товарищей в Китай».
Мы, конечно, пришли. Кубинские товарищи все были в черных очках, и только один, хорошо говоривший по-русски (наш), без очков, но почему-то (тогда я не знала, почему) все они называли тебя, Сьюдад, «Анхелито».
Тот, что был без очков, все время поглядывал на нас с мужем, а час спустя стал, постукивая по циферблату ручных часов, поторапливать всех вас, прощаться с нами и Марисолью, говоря: «Vamos, camarades, vamos. Es hora de partir» [31] .
То была последняя наша встреча с тобой, Сьюдад. Какой это был год? Не помню. Скорее всего, шестьдесят… нет, не помню. Потом спустя время от кого-то я услышала, что, вернувшись из Китая на Кубу, ты, Сьюдад, наконец женился во второй раз, но теперь на русской женщине и с ребенком.
31
«Давайте, давайте, товарищи, пора ехать!» (исп.)
Вспоминая сейчас все это, я вдруг подумала: «А почему у меня не было твоего кубинского адреса? Да, почему?» Я могла бы написать тебе, что в семьдесят шестом собираюсь быть в Португалии, а ты бы мне ответил, что в семьдесят шестом будешь жить с женой в Испании, и мы окажемся совсем рядом и, вполне возможно, сможем повидаться. Но этого не случилось, потому что тогда было глухое советское время (я не за все его виню, нет!), и переписываться с иностранцами, мягко выражаясь, было не принято.
Португалию в семьдесят шестом я изъездила вдоль и поперек, а в семьдесят восьмом, проходя стажировку в Лиссабонском университете, встретилась с Тем, с которым, как ты сказал, у меня нет и не будет никакого будущего. И знаешь, что Он мне сказал? «Мы уже с тобой старые!» И это в пятьдесят-то лет?! Правда, Он был белым как лунь, вернее, сед, как Куньял [32] , но я ответила: «Нет! Я еще молодая. И я на стажировке в Лиссабонском университете!» Тогда Он решил познакомить меня с теневым правительством Португалии. Почему и зачем? Скорее всего, потому, что я сказала, что всю Португалию я объехала еще в семьдесят шестом году, так что ее показывать мне не надо! А сегодня (в семьдесят восьмом) Португалию, вернее, место действия своего романа — город Эвору — мне уже показал Вержилио Феррейра. «Замечательный писатель!» — сказала я. «Писатель-то он замечательный, а человек…» — начал Он, но не договорил. Эти его слова мой муж, когда я ему их повторила, с легкостью парировал: «Ну да, небось обратился к нему с просьбой поддержать материально компартию, а Вержилио отказался!» — «Естественно, он же не коммунист! — сказала я. — А, как они говорят, ассоциированный член Социалистической партии».
32
Алваро Куньял (1913–2005) — генеральный секретарь Португальской коммунистической партии.
Потом ты, Сьюдад, умер. Когда точно, не знаю. Умерла и твоя старшая дочь Марисоль, по-моему, в Москве. А твоя красивая, как говорил мой муж, дочь Амайя свела счеты с жизнью после твоей кончины, выбросившись с какого-то высокого этажа какой-то высокой кубинской гостиницы. Не состоялась ее жизнь в Испании, куда она уехала из СССР вместе с мужем после смерти Франко, — ни профессиональная, хотя, окончив в СССР Второй медицинский институт, она была врачом, ни личная! Вот так!
А совсем недавно я узнала, что в семьдесят шестом году, после смерти Франко, ты, Сьюдад, действительно вернулся на родину, в Испанию, и какое-то время жил со своей русской женой и ее дочерью в Мадриде.