Судьба, судьбою, о судьбе…
Шрифт:
В том же шестьдесят четвертом вышел в свет и мой первый и, как я позже решила, последний, перевод с испанского: роман эквадорского писателя Энрике Хиль Хильберта «Наш хлеб». Роман этот был спущен нам сверху, и перевод его должен был быть осуществлен в кратчайший срок, поскольку автора романа ждали в Советском Союзе. Именно это подвигло Валерия Сергеевича Столбова разделить книгу между тремя переводчицами: Натальей Трауберг, Майей Абезгауз и мной. Естественно, исполняя предложенную Столбовым работу, я то и дело неотступно думала: «Ну зачем мне, владеющей португальским языком и имеющей непочатый край работы в португалистике, тесниться на испанском переводческом поле битвы?» И, решив, что незачем, никогда больше не нарушала принятого мною решения, даже в девяностые годы, когда португальскую литературу практически
Потом пошла работа над сборником «Под небом Южного Креста» — бразильской новеллой XIX–XX веков. Теперь мне предстояло редактировать переводы двенадцати переводчиков, из которых только четверо владели португальским языком. Все остальные были испанистами и даже переводчиками с французского. Нетрудно было себе представить, какой бесценный переводческий опыт приобретала я в этой работе с разноязыкими авторами. Кроме того, в процессе работы я смогла еще и сравнить собственные первые переводы бразильской классики с переводами многоопытных участников этого тома.
Да, первые годы моей жизни в «Худлите» были ой какие непростые. Во-первых, мне приходилось много работать над собой, читая русскую классику, почти нечитанную в детстве (было не до чтения: семейная трагедия, война и т. д., и т. п.). Потом мой русский нужно было совершенствовать, осваивая толковые русские словари Даля, Ушакова, академический «Словарь русского языка», как и всевозможные энциклопедии (Брокгауза и Ефрона, «Гранат» и т. д.), как и всю имеющуюся справочную литературу. Все предыдущие годы я пользовалась преимущественно португальскими и бразильскими словарями и энциклопедиями. А тут все наоборот! Потом, я очень четко отдавала себе отчет в том, что многого не знаю. Но, как известно, все знать никто не может. Однако, если ты знаешь, чего ты не знаешь, и знаешь, где можно найти то, чего ты не знаешь, ты вооружен знанием. К тому же, по опыту работы с Инной Юрьевной Тыняновой, да и с другими переводчиками, я поняла, что мне необходимо учиться и работать с ними. Это своего рода большое искусство! Ведь переводчику надо суметь толково объяснить его ошибку, доказать свою редакторскую правоту и остаться с ним в добрых рабочих отношениях, особенно с талантливыми и легкоранимыми. У меня еще свежа была память, как эту самую правоту доказывали друг другу переводчик и контрольный редактор испанской редакции «Издательства литературы на иностранных языках», бегая вокруг стола и выкрикивая друг другу всякие обидные слова.
Вот так, день за днем, месяц за месяцем, год за годом я училась редактировать и переводить, переводить и редактировать. А еще толково и четко докладывать о проделанной работе над рукописью на главной редакции, проходившей в кабинете главного редактора Александра Ивановича Пузикова, и держать ответ при утверждении сигнальных экземпляров на дирекции. Ну и конечно же жить в чисто женском коллективе редакции.
Беда моя (а может, и наша общая) была еще и в том, что наша редакция находилась как бы на отшибе (в темном закутке на втором этаже). Все же остальные литературные редакции располагались на четвертом и пятом этажах. И мне, новенькой, вынужденной вариться в редакционном «латиноамериканском соку», было очень трудно освоиться в, большом издательстве. Но я старалась изо всех сил. И со временем, конечно, стала частичкой всего издательского коллектива. Тому способствовали главные редакции, дирекции, редсоветы и прочие общеиздательские мероприятия и даже, как ни смешно и ни печально, типографии, где наш редакторский состав самого крупного издательства страны надевал на свои книги суперобложки, и овощные базы, где опять же весь наш редакторский состав перебирал гниющую картошку.
В семидесятом году на мой редакторский стол лег перевод удивительнейшей книги, вышедшей в Лиссабоне в 1614 году. Называлась она очень пространно: «Странствия Фернана Мендеса Пинто, где сообщается о многих и многодивных вещах, которые ему довелось увидеть в королевствах Китайском, Татарии, Сорнау, оно же в просторечии Сиам, в Каламиньяне, Пегу, Мартаване и во многих других королевствах и княжествах Востока, о которых в наших западных странах мало или даже совсем ничего не известно». Но как я позже поняла, этими необыкновенными приключениями Мендеса Пинто, купца, солдата, пирата, путешественника и дипломата, упивалась вся Западная Европа.
Перевод романа был сделан известным ленинградским переводчиком Иваном Алексеевичем Лихачевым, тогда еще мне незнакомым.
— Так, — сказала я заведующему, — перевод есть, а оригинала нет?!
— Нет! — ответил он мне. — Лихачев переводил с испанского перевода, и, как он говорил, сверял с немецким.
— А как же быть мне? Я же должна сверить с португальским оригиналом?!
— В Библиотеке иностранной литературы книги нет. Позвоните в Ленинку, узнайте у них. Может, в отделе редкой книги есть оригинал?
Я позвонила в Ленинку. Да, в отделе редкой книги португальский оригинал был. Но, как мне сказали, читать и работать с ним можно будет только в читальном зале. Так я и просидела в читальном зале отдела редкой книги Ленинки более полугода. Сегодня даже невозможно представить, как трудно мне было тогда. Оригинал был, естественно, на старопортугальском. Но я-то старопортугальского не знала. Однако со временем, работая с высокопрофессиональным переводом Ивана Алексеевича Лихачева, даже перестала замечать, что сверяю его со старопортугальским оригиналом. Оказалось, что и такое возможно при качественном переводе. Вообще ленинградских переводчиков-профессионалов — Донского, Косс, Чежегову, Цывьяна, Шмакова — я всегда очень высоко ценила, как, впрочем, и московских: Любимова, Лысенко, Гелескула, Тынянову, Витковского. Ну, а что касается переводчиков-непрофессионалов и сиюминутной «маловысокохудожественной литературы», как говорил Зощенко, политического звучания, которую нам нет-нет да и предлагали к изданию вышестоящие организации, — их я старалась по мере своих сил избегать, входя в конфликт с заведующим и, соответственно, получая стресс за стрессом. А тут над подготовкой к изданию «Странствий Фернана Мендеса Пинто» со мной работал хорошо знающий свое дело слаженный профессиональный коллектив: переводчик Иван Алексеевич Лихачев, авторы предислбвия и комментариев Яков Свет и Дега Деопик. Ну и художник, конечно, — Георгий Клодт.
За работу над этой книгой я получила Диплом второй степени на ежегодном издательском конкурсе на лучшую редакторскую работу. Вот так! После чего уставшая, но довольная поехала в очередной раз в Дом творчества писателей «Коктебель».
XXII
Коктебель, Коктебель, как я скучаю по тебе и как боюсь и даже не хочу увидеть тебя сегодня. А в далеком шестьдесят пятом, когда я впервые вдохнула полной грудью твой морской, степной и горный воздух, ты был необыкновенно хорош собой и чужд сегодняшним русско-татарско-украинским страстям, бушующим на твоей благословенной земле. Тогда ты благоухал цветущей белой акацией, сиренью, дроком и еще чем-то не-
уловимо коктебельским, которого не было, нет и никогда не будет на земле, и встречал нас с распростертыми объятиями.
В Коктебель мы с мужем всегда приезжали в конце апреля. В это время года в парке Дома творчества писателей уже буйно цвела сирень и белая акация и начинало распускаться иудино дерево. Чуть позже, в первых числах мая, всеми нами любимая Библейская долина вспыхивала выстилающим ее огненно-красным горицветом. А по дороге на Карадаг, образ которого, как писал Максимилиан Волошин, «ваял двойным резцом огонь древних недр и дождевая влага», нас приветливо встречали, кивая головками, дикие пионы, и настороженно топорщилась, всегда готовая к отпору, неопалимая купина.
Карадаг — это удивительное, завораживающее каменное чудо. Он влечет к себе, заманивает в свои пещеры и гроты, подталкивает к стоящим над обрывами скалам и настойчиво зовет вниз, в свои бухты, где ласково плещется соленая морская волна. И когда мы, уставшие после долгого подъема на перевал и прогулок по горным тропам, наконец спускались в одну из таких бухт, под ногами у нас оказывался шуршащий ковер черносерой полированной коктебельской гальки. Набежит морская волна, намочит гальку — она почернеет; отхлынет волна, солнечные лучи высушат гальку — она станет серой. А новая волна уже опять набегает, идет одна за другой, играет галькой и дразнит меня. И я с восторженным криком бросаюсь в холодную майскую воду, но тут же, окунувшись, выскакиваю на берег.