Судьба, судьбою, о судьбе…
Шрифт:
— Давайте-ка перейдем к делу. Я сейчас познакомлю вас с вашими будущими коллегами, потом пойдем в отдел кадров… надеюсь, вы принесли документы?
Я утвердительно кивнула головой.
Выйдя из своего кабинета, он широко распахнул передо мной дверь редакции, находившейся рядом, все в том же темном закутке второго этажа. В большой, устланной старым, но добротным ковром комнате, за пятью столами сидели женщины, и я невольно отпрянула назад.
— Хочу представить вам нашу новую сотрудницу, — сказал он, словно решение им, мной и издательством уже было принято. Назвал меня по имени и отчеству и сказал, что я буду заниматься португальской и бразильской литературой.
При
— Хотя она владеет не только португальским, но и испанским, и французским.
Ответом на эти его слова была гробовая тишина.
— Так, какой стол у нас свободен? — спросил он.
— У окна! — ответила та, что сидела возле двери.
— Ну, от окна, наверное, дует, — продолжал он, — но стол можно переставить к стене. У нас, как видите, просторно. Да, думаю, завтра вы это решите сами. Мы ждем вас на работе к девяти. И еще, один день у нас библиотечный (что такое библиотечный день, я тогда не знала). Пойдемте, я вас провожу.
Уже в коридоре, видя мое смятение, он спросил:
— Что такое? Вам что-то не понравилось?
— Да у вас же одни женщины! — сказала я.
— Ну почему же, — широко улыбнулся он, — у нас столько авторов-мужчин. И поэты, и прозаики, и литературоведы! А еще и художники!
— Вы меня неправильно поняли. Я хотела сказать, что у вас в редакции женский коллектив, а я в чисто женском коллективе никогда не работала.
— Вот и поработаете! Будем надеяться, что вам понравится — работа, конечно, — сказал он и опять улыбнулся.
Так началась моя почти тридцатилетняя работа и жизнь в старейшем издательстве страны «Художественная литература» — гиганте (в те, теперь уже далекие годы) книжной промышленности Советского Союза и безусловном центре литературной и интеллектуальной жизни столицы с 1930 по 1995 год, когда издательство стало умирать. (Да, такое никому даже в самом страшном сне не могло присниться! Но об этом позже.) А тогда, в шестьдесят третьем, я в редакции «Литератур стран Латинской Америки, Испании и Португалии» делала свои первые шаги.
То, что в этом издательстве издавали произведения Пушкина, Лермонтова, Блока, Толстого, Флобера, Мопассана, Дюма и других великих писателей, знал у нас в стране каждый школьник. Их произведения выходили как отдельными изданиями, так и в различных сериях, двухтомниках, трехтомниках и Собраниях сочинений, к которым всегда были предпосланы предисловия известных литературоведов, писателей и поэтов, как и комментарии в конце книги, если они требовались. А вот то, что в издательстве было восемь редакций: «Русской классики», «Советской литературы», «Литератур народов СССР», «Литератур стран народной демократии», «Литератур стран Западной Европы, Северной Америки и Австралии», как и «Стран Латинской Америки, Испании и Португалии» и «Стран Востока», кроме того — редакции «Литературоведения», «Художественного оформления», «Технического редактирования», ну и, конечно, корректорская, — я узнала, когда стала сотрудницей издательства. А какая богатейшая была библиотека и библиографическое бюро со всевозможными справочными материалами! Но главное — высокопрофессиональный редакторский коллектив, с которым, придя в издательство, мне предстояло работать.
Поначалу, надо сказать, этот самый редакторский коллектив меня несколько озадачил. О том, что это были высокообразованные интеллигентные люди (не все, конечно, к тому же, позже стали появляться удивительные персонажи!), я была наслышана. Я училась у каждого, оценивая всех по их знаниям и способностям, тому, чему они
Первым переводом, который лег на мой редакторский стол, был перевод Б. А. Никонова романа бразильского писателя XIX века Мануэла Антонио де Алмейда «Жизнь Леонардо, сержанта полиции». Никонова я знала как автора краткого очерка грамматики португальского языка, в который частенько заглядывала, открывая португальско-русский словарь. И очень удивилась, увидев его имя на титульном листе рукописи.
— А Никонов разве переводчик? — спросила я заведующего.
— Да у нас с португальского практически переводчиков нет. Нам приходится привлекать переводчиков с испанского. А Никонов знает португальский, — услышала я в ответ.
— Но если Никонов не переводчик, а я еще не редактор…
— Ничего, ничего. Читайте русский текст, сверяйте с португальским, отмечайте неточности в переводе, а стилистическую правку сделает внешний редактор.
Следом пошли чистые листы романа Эсы де Кейроша «Реликвия» в переводе Надежды Ароновны Поляк (Боже! Да это же моя преподавательница испанского языка из Московского педагогического института им. Потемкина, откуда я была исключена за стихи… Откуда у нее португальский?!), которые мне было предложено прочесть на предмет опечаток. Что-то я там такое отыскала, уже не помню. То ли нашла пропуск, то ли перепутанные главы.
А вот потом… потом заведующий положил мне на стол рукопись «Лиры и чилийские письма» бразильского поэта XVIII века Томаса Антонио Гонзаги в переводе — «безусловно хорошем» — подчеркнул он, — Инны Юрьевны Тыняновой. Однако тут, как потом мне стало ясно, меня ждало новое испытание: проверка умения, а вернее, способности продуктивно работать с автором.
Да, надо отдать должное заведующему нашей редакцией Валерию Сергеевичу Столбову: не бросил он меня сразу в воду, как котенка, не умеющего плавать, а исподволь подводил меня к самостоятельной работе над русским переводом и общению с автором, за что ему сегодня мой низкий поклон.
Так вот, Инна Юрьевна Тынянова, безусловно талантливая и опытная переводчица с испанского (португальского она не знала), была, как всякий талантливый человек, очень трудной в работе: отстаивала каждое свое слово, цеплялась за интонационные запятые, с которыми, как правило, не соглашались корректоры, и, чуть что, создавала бурю в стакане воды. Это хорошо знал по собственному опыту наш чисто женский редакторский коллектив, и теперь, когда я была на новенького, с замиранием сердца ждал предстоявшую мне с ней боевую встречу на португальской территории. Беспокоился, похоже, и позвонивший мне известный испанист Федор Викторович Кельин, который попросил меня постараться быть терпимей к Инне. «Не ссорьтесь, девочки, — почему-то сказал он мне. Скорее всего потому, что знал то, чего не знала я. — Очень, очень прошу вас».
Да! Это было мое первое боевое крещение в работе с Инной Тыняновой! И я приняла его достойно. Надо сказать, что и Инна тоже держала себя в руках, скорее всего, выполняя ту же просьбу Кельина. Но вечером, позвонив мне по домашнему телефону, закатила такую истерику по поводу уже согласованной нами в издательстве правки — с криками, бросанием телефонной трубки и новыми неуемными звонками до одиннадцати вечера, когда, наконец, вновь согласившись со мной, поблагодарила и пожелала спокойной ночи. Естественно, обалдев от неожиданного поведения автора, я не спала всю ночь. Вот так. В тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году «Лиры и чилийские письма» Томаса Антонио Гонзаги благополучно вышли в свет в серии «Библиотека латиноамериканской поэзии».