Судьба, судьбою, о судьбе…

Бреверн Лилиана Иоганес-Эдуардовна

— Что с вами, Омар? — спросила я.

— Все нормально: у вас купе на четверых.

Петродворец ему понравился очень, но смутил пароход, на котором я решила ехать в обратный путь.

— Зачем пароходом, Лилиана? Поехали поездом!

— Но пароходом же интереснее.

— А если он станет тонуть?!

— Зачем ему тонуть?!

Пришлось «Крабу» смириться под напором моей уверенности.

Но когда, выйдя в Финский залив, наш пароход начал крениться на правый бок из-за обилия пассажиров, облюбовавших именно правый борт, и диктор из радиорубки попросил часть пассажиров перейти к левому борту, «Краб» громко закричал мне: «Viu, viu?! [33] » — и потащил меня к ограждению, показывая пальцем на серый дымок, поднимавшийся с нижней палубы. «Fogo, fogo! [34]

» — в глазах его я прочла такой ужас, что даже испугалась. Потом свесилась за борт.

33

Видите, видите! (португ.).

34

Огонь, огонь! (португ.).

«Омар, это же дым от папиросы, тьфу, cigarro, cigarro!»

Когда же мы подплывали к Ленинграду, он, уже успокоившись, рассказывал мне, что в Бразилии пароходы чаще всего тонут от возникающих на них пожаров, и потому он никогда на них не плавает. Не сказал он мне только, что, спасаясь от огня, бросаться в воды Амазонки опасно, даже если хорошо плаваешь. Съедят пираньи.

Работая с «Крабом», с кем только из светил нашей медицины я ни познакомилась и чего только ни повидала. Слава богу, что ее, костлявую, не видела в живом воплощении, а только слышала на утренних конференциях о возможных летальных исходах. И они случались, что, конечно, прискорбно.

Первым в череде моих знакомств был советский терапевт, академик, директор Института терапии Александр Леонтьевич Мясников. В вверенном ему институте мы с «Крабом» знакомились с электросном и его способностью понижать артериальное давление. Из общения с сотрудниками института я узнала, что гипертоником человек становится только тогда, когда узнает, что у него повышенное давление, и я долго старалась не знать, какое у меня давление. Но, увы!

Потом в Институте сердечно-сосудистой хирургии мы встретились с кардиохирургом Владимиром Ивановичем Бураковским. Тогда он еще не был академиком и занимался операциями врожденных пороков сердца у детей раннего возраста. Там же с Омаром мы присутствовали вместе со студентами наших медицинских вузов на операции, которую вел академик и президент Академии медицинских наук СССР Александр Николаевич Бакулев, именем которого сегодня назван Научный центр сердечно-сосудистой хирургии. А вот с Институтом клинической и экспериментальной хирургии и Борисом Васильевичем Петровским, на котором Омар остановил свой выбор, мы не только познакомились, но и проработали на операциях почти целый год. Тогда Борис Васильевич еще был профессором и академиком Академии медицинских наук, а позже стал и академиком Академии наук СССР и даже министром здравоохранения СССР, продолжая до последнего своего дня быть директором Всесоюзного научного центра хирургии. Познакомились мы и с молодыми коллегами Петровского: с Сергеем Ефуни (тогда анестезиологом), рентгенологом Рабкиным и хирургом Крыловым, а я даже с ними подружилась. И какое-то время мы встречались домами, но потом жизнь, как это обычно бывает, развела нас. Однако, когда двадцать пять лет спустя у моего мужа случился трансмуральный инфаркт и я позвонила Сергею Ефуни (он уже тогда был членкором Академии наук СССР) и сказала, что нуждаюсь в его помощи, он через час ждал меня в своем кабинете в отделении гипербарической оксигенации и, положив мужа к себе, провел ему несколько сеансов барокамеры. Надо, конечно, сказать, что все подопечные Бориса Васильевича Петровского, как и он сам, были доступны и открыты в общении.

Борис Васильевич был ко мне благосклонен и перед операцией всегда предупреждал меня: «Забудете какой-нибудь термин по-португальски, не волнуйтесь, я ему тут же скажу по-латыни». А когда в 1961 году в Москве состоялся Международный съезд хирургов, пригласил нас с мужем как гостей на показ своих операций, отснятых на кинопленку и, сидя с нами рядом, комментировал.

Омар, надо сказать, тоже был доступен и открыт для своих советских коллег и в свободную минуту с удовольг ствием рассказывал им, что, когда он лечит богатых бразильских землевладельцев, труд его, как правило, они оплачивают быками. Кто-то из наших хирургов, шутя, бросил ему: «Ну да, потому что коллега Омар — сам землевладелец!» Омара услышанное нисколько не смутило. Отведя большой палец от указательного сантиметра на два, он, улыбаясь, сказал: «Да, землевладелец,

но вот такой, маленький». В восторг всех приводило и ухо Омара, которому нужен был только стетоскоп, чтобы поставить диагноз, и ничего больше: ни электрокардиограммы, ни эхограммы (а была ли она тогда у нас?), ничего. И его диагноз всегда оказывался точным, когда наши врачи сверяли его со своим по всем нашим методикам.

Когда же Омар стал работать на катетаризации сердца (теперешнем шунтировании), он первый сказал мне, что на этом этапе своей стажировки он в моей помощи нуждаться не может, не должен и не будет.

— Ведь я уже освоился у Петровского, Лилиана, — сказал он мне, — а вам просто не следует стоять у рентгеновского стола: рожать не будете.

«Спасибо трусоватому «Крабу», — подумала я, но тут же поправила себя: — Благодарю вас, великодушный и предусмотрительный Омар, я никогда вас не забуду».

И мы расстались.

Перед Новым годом я, ища работу, пришла в ТАСС, но не как «позвоночная» — так тогда называли протеже всех влиятельных людей, — а просто, сама по себе.

Начальник отдела кадров, узнав, что я владею португальским, знаю испанский и читаю по-французски, не задумываясь взял меня референтом в иносправочную. Работая в иносправочной, где в мое распоряжение поступило два ящика картотеки со всеми имеющимися сведениями по двум странам, Бразилии и Португалии, я была обязана пополнять эти картотеки новой информацией из газет, сообщений телеграфных агентств и бюллетеней почтовой информации, присылаемых тассовскими корреспондентами, аккредитованными в этих странах.

При первом же знакомстве с картотеками Бразилии и Португалии мне сразу стало ясно, что составлявший

и пополнявший их сотрудник португальским языком не владел. И, естественно, я тут же принялась наводить порядок и выправлять транскрипцию названий бразильских и португальских государственных учреждений и общественных организаций, провинций, округов, городов, газет и так далее и тому подобное, давая ее в единственно правильном фонематическом варианте [35] .

35

Фонематическая транскрипция берет за основу фонему (значимую единицу слова), а не фонетику — акустические и физиологические свойства звука и не транслитерацию — побуквенное изображение слова.

К тому же, мне пришлось учитывать и традиционное написание некоторых названий и имен, которое устоялось и бытует, как, скажем, Лиссабон (по-португальски Lisboa) и Жоржи Амаду (по-португальски Jorge Amado), и которое должно быть сохранено.

На это ушло довольно много времени. Когда же все было сделано, я занялась каждодневной рутинной работой и, заскучав, стала, как все, по часам ходить в столовую и ждать конца рабочего дня. Потом решилась поискать в пределах ТАСС иного места приложения своих знаний. Попробовала себя в переводе скупого, бесцветного бюллетеня почтовой информации, но даже пытаться не стала переводить с ленты телетайпа. Я уже тогда любила подумать над переводом иностранного слова и поискать достойный аналог в русском, а требовательный телетайп не позволял этого, кстати, как и синхронный перевод, от которого я отказалась сразу, как только окончила институт.

И тут вдруг одна из сотрудниц ТАСС, явно мне симпатизировавшая и чувствовавшая мою неудовлетворенность в работе, решила меня познакомить с начальником отдела кадров «Издательства литературы на иностранных языках».

— Там кадровик, — сказала она мне, — очень милый человек. И сейчас он днем с огнем ищет португалиста. В издательстве вот-вот должна открыться португальская редакция. Позвоните ему.

Я позвонила и уже через три месяца начала работать в испанской редакции. Потом в ту же испанскую редакцию был взят португалист, составитель большого «Португальско-русского словаря» (1961 г. издания) Семен Маркович Старец.

— Теперь дело за малым. Как только наверху будет подписано решение об открытии португальской редакции, — сказал кадровик, — к вам присоединится наш старый сотрудник, репатриант из Бразилии Лев Рафаилович Владов. Им составлены и Португальско-русский (1950 г.), и Русско-португальский (1948 г.) словари, он может работать и переводчиком, и контрольным редактором.

В ожидании открытия португальской редакции мы трудились втроем в редакции испанской, состоящей в основном из приехавших в тридцать седьмом году в Советский Союз испанцев, и выпускников советских вузов.