Судьба, судьбою, о судьбе…
Шрифт:
Много позже все тот же директор, уже работая не в «Худлите», а в маленьком издательстве (каком, не знаю), встретив меня у входа в поликлинику на улице Заморенова, куда нас, писателей, утративших свою собственную литфондовскую поликлинику в «революционные» девяностые, определили Министерство здравоохранения и мэр Москвы, пожаловался мне, что вот, мол, приходится оформлять пенсию… И вдруг, ни с того ни с сего, спросил меня:
— А хотите, я вам окажу протекцию?
— Какую протекцию? Зачем? — с усмешкой спросила я.
— У меня свой человек в Обществе дружбы с зарубежными странами.
— Нет, не хочу, — ответила я, — в эти игрушки я играла в детстве.
Как
Тьфу! Сегодня эту уж очень советскую историю издания шедевра литературы XVI века руками дельцов даже вспоминать противно.
И все-таки следует сказать, что за тридцать без малого лет моей работы в издательстве это был единственный случай, когда я категорически отказалась от работы с предложенным мне переводчиком.
Однако как же я отвлеклась от поездки в Пенне! Так вот, доклад о нобелевском лауреате, португальском писателе Жозе Сарамаго был мною написан и сдан в назначенный срок. Оставалось полистать итальянский разговорник, внимательно посмотреть карту Италии тех мест, где предстояло побывать, и собраться в путь-дорогу.
И вот я в аэропорту Шереметьево с группой российских писателей: Фазилем Искандером, Людмилой Петрушевской и Валентином Распутиным. Они летят в тот же город Пенне, что и я, но получать национальную премию за свои произведения, выигрывшие конкурс. А я — на международный симпозиум, в котором примут участие представители Испании, Бразилии, Венгрии, Италии и России. И из России — я!
Перед посадкой в самолет выясняется, что с нами еще летят Святослав Бэлза и директор Дома литераторов Владимир Носков, которого сегодня уже нет в живых. Узнаю от кого-то из них, что завтра к нам в Пенне приезжает из Парижа Посол России в ЮНЕСКО Евгений Сидоров. Он будет председательствовать как раз на нашем симпозиуме.
С Евгением Сидоровым до нашей встречи в Пенне я знакома не была, хотя то, что он какое-то время был министром культуры России, мимо меня не пролетело.
За день до поездки в Пенне я даже справилась в библиотеке ЦДЛ, имеются ли у них книги состоявшегося в 1998 году лауреата Нобелевской премии Жозе Сара-маго, и узнала, что ничего, кроме романа «Поднявшиеся с земли», у них не было. И книгу эту хранят для Евгения Сидорова. А жаль, ведь тогда уже были переведены и роман «Воспоминание о монастыре», и «Евангелие от Иисуса».
И вот наконец посадка объявлена и закончена, ремни пристегнуты, мы взлетаем и, набрав высоту, зависаем в воздухе — короче, летим. Теперь можно и расстегнуть ремни. Кто-то уже встает с места и идет по проходу. И вдруг этот кто-то оказывается Андреем Николаевичем Сахаровым, директором Института истории Академии наук, знакомым мне еще по Госкомитету по печати, где он возглавлял «Главную редакцию» и проводил
— Вы в Рим? — спрашивает он меня.
— Нет, я еду в Пенне с группой писателей, моих попутчиков.
— Вижу, вижу: Фазиль Искандер, Распутин. А вы при ком, при чем?
— Я при самой себе. Еду в Пенне на симпозиум по поводу получения Нобелевской премии португальским писателем…
— A-а, Сарамаго! — перебивает он меня. — А мы с женой едем в Рим. Потом в проходе возникает Женя Солонович — поэт, переводчик с итальянского. Женя уже тогда был одним-единственным переводчиком (из известных мне), награжденным итальянским орденом за переводы итальянской поэзии. И я ему по-хорошему завидовала. Машем друг другу руками — мы ведь совсем недавно виделись в итальянском консульстве, получая визы. Но тут Женин вопросительный взгляд задерживается на моем соседе. Слева от меня сидит Валентин Распутин с женой (она его сопровождала, как Тоня — Фазиля). Женя, еще выше подняв брови, смотрит на меня.
— А вот там, — говорю я ему, — еще сидит Фазиль Искандер, а дальше — Петрушевская. И мне с ними всеми по пути в Пенне.
— A-а, понятно, — говорит он и исчезает в хвосте самолета.
От усталости и недосыпа (пришлось встать в четыре утра) я, пожевав что-то, впадаю в спячку и просыпаюсь только на подлете к Риму, когда самолет уже идет на посадку.
Все в порядке, мы в римском аэропорту. После ноябрьского холода в Москве здесь просто тепло: солнышко, зеленая травка, цветочки. Тут же в аэропорту нас подбирает маленький автобус, в котором нам предстоит пересечь итальянский сапожок поперек, чтобы оказаться на Адриатике. И мы едем, едем, едем. Сегодня уже не помню, сколько часов, но долго, то по открытому шоссе, то скрываясь в длинных темных туннелях, проложенных в горах, на которых, подобно огромным осиным ульям, лепятся один к другому разноцветные домишки местных жителей. Потом опять шоссе, вдоль которого то справа, то слева стеной стоят схваченные (по-моему, железной сеткой) осыпающиеся прямо на дорогу скалы, вернее, камни. И всюду, куда ни глянь, таблички: «Privado», «Privado», «Privado» — частная собственность, частная собственность, частная собственность.
И тут уж никаких тебе возможностей: мальчики — направо, девочки — налево. Всё в свое время и в специально отведенных местах, где можно и руки помыть, и воды попить, и что-нибудь купить поесть: цивилизация! Вот так!
В какой-то момент я начинаю чувствовать, что дорога пошла вверх. Воздух становится все холоднее и холоднее. Похоже, скоро перевал — высшая точка подгь-ема. И вдруг в одно мгновение все вокруг становится белым-бело. Огромные белые хлопья снега залепляют окна машины. Да, это — перевал. Мои коллеги и попутчики начинают согреваться коньяком. А я — кутаться в мохеровый шарф.
— Еще немного, и дорога пойдет вниз и снова будет лето, — перевела нам Люся Петрушевская слова шофера, хорошо знающего резкие перемены погоды на этом участке пути.
«Какая молодец, — подумала я, — хорошо подготовилась к общению со своими читателями на их родном языке». (Всегда приятно, когда приезжающие к нам в Россию иностранцы хоть как-то говорят по-русски.)
Но лето не лето, а хорошая осень с висящей на деревьях спелой ярко-оранжевой хурмой и темно-красными розами в белых снежных шапочках, которые почти тут же и растаяли, встретила нас часа через полтора у порога гостиницы Vestini, где мы должны были жить и работать.