Судьба, судьбою, о судьбе…
Шрифт:
Но пока — пока так, как есть. Так что не будем скрывать пороки Ветра, но и не будем замалчивать достоинств, причем явных: веселый, живой, подвижный, легко вальсирующий, ласковый и всегда готовый помочь другим, особенно женщинам.
Как бы рано он ни поднялся, каким бы холодным ни был, где бы ни находился, сколько бы трудных и дальних дорог ни прошел, на рассвете он у дома Солнца, чтобы помочь Заре. И вот он дует и дует своим огромным ртищем. Но едва затеплится пламя — предоставляет его заботам Зари: она помахивает веером бризов, а он принимается вспоминать и рассказывать все любопытные истории, что довелось ему увидеть и услышать в его бесконечных странствиях. Он говорит о заснеженных
Отчаянная голова, ходок, каких мало, любитель поинтриговать, Ветер берет любые преграды, подчиняет себе жизненные пространства, проникает в святая святых, заполняя свою переметную суму историями для тех, кто пожелает их послушать.
И вот Заря, слушая то смешные, то печальные истории Ветра, некоторые из которых очень длинные и с продолжением, совсем запаздывает и, принявшись было за дело, забывает о нем, вся во власти рассказчика. Она грустно улыбается, от особо трогательных историй ее глаза увлажняются, и она замедляет ход Времени, которое в свою очередь замедляет ритм маятников и часовых стрелок, чтобы в тот момент, когда Заря наконец займется, они показали нужное время. От такого многие часы сума посходили: спешат или отстают, перепутав день с ночью и ночь с днем, и вряд ли когда-нибудь покажут верное время. Кое-какие даже встали, встали навсегда. А всемирно известные точные часы, что находятся на башне всемирно известной фабрики всемирно известных часов (самые точные в мире), — олимпийские чемпионы времени, — покончили жизнь самоубийством, повесившись на собственных стрелках. Они не в силах были вынести медлительность Зари и отставания производства. Ведь то были швейцарские часы с чувством ответственности и патриотическим долгом.
Да что там часы! Петухи и те потеряли голову: запели, возвещая восход Солнца, когда Заря еще только его будила, слушая Ветер. От такого утратишь оптимизм и повесишь гребешок. Однако петухи вместе с часами направили своему об щему начальству — Времени — протест из восьми параграфов и двадцати шести бесспорных пунктов. Но Время — бесконечная величина — не придало этому посланию большого значения: часом раньше, часом позже. Стоит ли волноваться из-за такой мелочи. Да и что такое час в сравнении с вечностью? А кроме того, во всем есть положительный момент — нарушена монотонность. К тому же, Время тоже неравнодушно к Заре. Молодая, румяная, радостная, легкомысленная, не придерживающаяся буквы закона. Хоть рядом с ней оно забывало свою вечную скуку и свой хронический бронхит.
Однако на этот раз Заря уж слишком припозднилась. Ветер и тот пытался прервать свой рассказ, обещая досказать его завтра, но она не согласилась и настояла на своем, требуя подробностей. Ну и расстались они с Ветром, когда уже Солнцу пора было припекать.
И вот, одетая в светлый шелк с голубыми и красными радужными переливами, на горизонте появилась Заря. Она задумчива, как видно, все еще во власти рассказанной Ветром истории, вызвавшей явное смятение чувств.
До чего же ей наскучили ее обязанности Зари, наскучило алеть во всю ширь горизонта. И как бы хотелось понять намерения Ветра. Почему он рассказал именно эту историю? Какая в ней мораль? А может, никакой? Может, это просто любовь к искусству рассказывать? Очень хочется Заре разгадать умысел собеседника по его глазам, по его неожиданному вздоху в конце рассказа.
Уж не по ней ли, в самом деле, как толкуют кумушки, вздыхает Ветер? Может, решил просить ее руки? Выйти замуж за Ветер? Неплохая идея! Тем более он богатый. Да и во всем ей помогает: гасит звезды, разжигает Солнце, сушит росу, раскрывает цветок, имя которого Одиннадцать Часов, но Заря, только
Очень даже может быть, что этот старый холостяк, такой независимый и переменчивый, решил наконец избрать себе спутницу жизни. Но сколько же рассказывают о нем скандальных историй! Сколько у него любовных приключений! То он кого-то похитил, то он кого-то преследует. На него гневаются мужья и клянутся отомстить. Нет, качает головой Заря, Ветру даже мысль о женитьбе не приходит. У него, как говорили в старое доброе время, нет серьезных намерений.
Так что и мечтать нечего. Занятая этими размышлениями, идет себе Заря, забыв о Времени. В ожидании ее остановились часы, охрипли петухи, что возвещали восход Солнца. Где же оно? Где? «Неужели еще нет пяти? — изумляются проснувшиеся люди, глядя на часы. — И почему до сих пор не встает Солнце?» Но на небе только тусклый рассвет. Он мешается с пепельным светом уходящей ночи. Уж не свето ли преставление? Спаси и помилуй. Такого еще не видывали.
И тут всеобщие нарекания вынуждают Время, спрятав сообщническую улыбку в усы, побранить Зарю за опоздание, призвав ее к порядку и пригрозив наказанием. Заря, оправдываясь, щебечет, подобно птице:
— Я слушала рассказ Ветра. Ну и опоздала на час.
— Рассказ Ветра? — заинтересовалось Время, всегда искавшее лекарство скоротать вечность. — Ну-ка, ну-ка, расскажи мне, и, если я найду, что он интересен, прощу тебя. И не только прощу, но и награжу Голубой Розой, которая выросла, дочь моя, много веков назад. Теперь такие не растут, потому что в мире все меняется к худшему, конечно.
Ох уж это скучающее Время!
Заря усаживается подле старика, оправляет складки своего платья и начинает рассказывать. Где-то посередине истории Время задремывает, но Заря не прерывает свой рассказ, потому что ей в этом рассказе слышится голос Ветра. Где он сейчас, этот проказник, раздевающий деревья, нагоняющий облака, преследующий Дождевую Тучу? Дождевая Туча и Ветер — близкие задушевные друзья. Только ли друзья? Заря озабоченно хмурится.
Так вот, вернувшись из Италии в конце ноября 1998 года, я уже в марте 1999 года собиралась в Испанию.
— Теперь поедешь в Гранадский университет с докладом об издании испанской литературы в Советском Союзе! — почти приказным тоном сказал мне Сережа Гончаренко.
— У тебя же были, — продолжал он, — замечательные и, надо сказать, очень трудные редакторские книги по испанской литературе: «Лирика» Луиса де Гонгоры и «Толедские виллы» Тирсо де Молины — шестнадцатый век! Потом роман Педро Антонио де Аларкона «Треуголка» — это девятнадцатый, да и по современной Испании — Хуан Гойтисоло. Так вот, поедешь в группе испанистов. Почти все они тебе знакомы как переводчики или авторы вступительных статей. Это — Степан Мамонтов, Венедикт Виноградов. Он в МГУ заведует…
— Знаю, знаю, — сказала я.
— Потом Витас Силюнас, Элла Брагинская, Наталья Трауберг, Павел Грушко, Наташа Ванханен, ну и из других городов, конечно.
— Хорошо, — ответила я.
— Тогда ты готовишь доклад и приносишь его мне. Я посмотрю его и предложу Посольству Испании включить тебя в группу как члена Союза писателей и бывшего редактора издательства «Художественная литература», который выступает с докладом по изданию испанской литературы в СССР. Доклад, естественно, должен быть написан на испанском языке. Все понятно?