Судьба, судьбою, о судьбе…
Шрифт:
Однако народ нашего демократического государства требовал «Рабыню Изауру». И очень скоро на книжных развалах у выходов из метро и у входов в кинотеатры появилась столь полюбившаяся в перестроечные времена кинематографическая версия любовной истории. А позже — и все прочие кинематографические любовные истории населения Латинской Америки.
Кто на этом обогатился? А кто обнищал духом? Об этом страна узнала много позже.
XXVIII
После долгого молчания Жорж снова позвонил мне и сказал, что у моего племянника не очень-то получается сменить материнскую фамилию на отцовскую.
— Оказывается, ваш брат, Лилиана, какое-то время был с женой в разводе.
—
«Похоже, взятые у меня Жоржем бумаги об отце не помогли племяннику в его желании сменить фамилию», — подумала я.
— Да, дело в том, Лилиана, что, женившись второй раз на своей собственной жене, ваш брат, как сказали в ЗАГСе, должен был усыновить своего сына, вашего племянника. А он этого не сделал, и теперь ваш племянник — не сын своего отца, а сын того, чью фамилию он носит.
— Прекрасно, Жорж, прекрасно. Значит, он сын своего деда по материнской линии и брат своей матери?! А знаете, меня радует, когда тот, кто ничем ни брезгует и все делает по расчету, остается в проигрыше. Однако вот какая штука: при том, что мой племянник, как получается, не сын своего отца, а сын того, чью фамилию носит, а следовательно, и не мой племянник и не внук моего отца, он, при всем этом, как написал мне в письме ссылающийся на вас ганноверский Бернхард фон Бреверн, который теперь после смерти Олафа возглавляет нашу большую семью Бревернов, старается (очень старается! — подчеркнул Бернхард) найти документированные доказательства происхождения моего отца, моего деда и даже моего прадеда. Как это? Ведь племянник мой совсем недавно сказал мне, что ничего не знает даже о своем деде — моем отце! Не знает ни когда тот умер, ну и, естественно, ни где тот похоронен. Но оставим это, Жорж! Когда собираетесь в Москву?
— Пока не собираюсь. Уж очень неприятный — как это вы, русские, говорите — осадок остался у меня от моего последнего визита.
— Но почему осадок?! Подумаешь, проверили, кто вы такой, и все!
— Все-то все, но…
— Тогда куда держите путь теперь и где побывали за последнее время? — уже не без ехидства спросила я.
— Был в Азербайджане, собираюсь на Украину.
— Значит, из горячей точки в горячую же?! Что вас туда влечет, Жорж, или кто вас туда посылает и зачем?
— Дела посылают, Лилиана, дела фирмы, на которую я работаю. Однако, пора кончать беседу. Начальство пришло. Звоню из офиса. Всего наилучшего.
В трубке послышались короткие гудки. Я даже не успела попрощаться. Какое-то время раздражение от разговора с Жоржем не только не утихало, а, наоборот, нарастало, вынуждая припоминать его прежние недомолвки или отказы от ранее сказанного, уж не в расчете ли на мою старческую память?
Память у меня, Жорж, в моем возрасте отменная. Она меня ни разу не подводила. И ваши последние слова, сказанные по телефону в спешке, что из одной горячей точки в другую вас посылают дела, долго не шли у меня из головы.
«Да, да, конечно, дела Consultant en Ressources Humaines. Но какие? Самое ли подходящее время заниматься сегодня подбором работников для фармацевтических фирм Франции в бывших республиках Советского Союза, особенно в тех, где сейчас идут цветные революции? А может, как раз сегодня — это самое оно: ловить рыбку в мутной воде? Кто вы, Жорж де Бреверн?! И почему вы де Бреверн, а не фон Бреверн? Ах, да! Конечно, вы родились в Париже в 1943 году в семье эмигрантов. Однако, в том же Париже в то же время проживал некий мсье Жорж фон
Так вот, как узнала я из достоверных источников, мсье Жорж фон Бреверн, проживая в 1977 году в Париже по адресу 84 Фобур Сент-Оноре (8), был весьма уважаемым человеком и состоял членом престижного парижского аристократического клуба, в котором хоть изредка, но все-таки появлялся.
Собираясь в 1991 году в Париж, я написала ему письмо в надежде на встречу, но ответа не получила. «Скорее всего его, Жоржа фон Бреверна, уже не было в живых, как и не оказалось много позже в книге Олафа фон Бреверна «Семья фон Бреверн» — кстати, как и нас, московских Бревернов, которых, правда, от западного мира отделял железный занавес», — думала я, садясь за письменный стол и, по обыкновению, принимаясь перечитывать переведенный вчера кусок романа Эсы де Кейроша «Город и горы», который тут же (и слава богу) унес меня в век девятнадцатый.
— Все в порядке, сеньор! Животных сейчас приведут. Не удалось только раздобыть седло для вашей лошади, сеньор Жасинто.
То был носильщик Пимента, добрый малый, который принес нам пару разрозненных и заржавленных шпор. Правда, совсем скоро в овраге появился и ослик с привязанным к спине вьючным седлом, и лошадь серой масти, и подросток с охотничьей собакой. Мы дружески пожали потную руку Пименты и стали подниматься по дороге, которая с тех давних времен, когда ее попирали тяжелые, кованые сапоги Жасинто четырнадцатого века, не стала ни гладкой, ни менее крутой. Когда же мы миновали шаткий деревянный мостик, мой Жасинто вдруг неожиданно обнаружившимся у него острым хозяйским глазом отметил, сколь отягчены были плодами оливковые деревья. И совсем скоро ни с чем не сравнимая красота благословенной Сьерры заставила нас забыть о всех треволнениях.
С каким же блеском и каким вдохновением создавал ее божественный художник, как старательно оберегал и заботился о ней, как щедро в столь любезной его сердцу Португалии наполнял ее недра несметными сокровищами!
Крутые каменные бока ущелий поросли густым светло-зеленым лесом, живо напоминавшим мох, в который так и хотелось броситься и поваляться. С холмов, двумя грядами тянувшихся по обе стороны ухабистой дороги, свисали и переплетались раскидистые ветви деревьев, образуя зеленый шатер, укрывавший и ездока, и лошадь от солнца. Он источал благоухание, едва взлетавшая птица касалась его крылом. Сквозь вековую, поросшую плющом ограду возделанных земель проросли извивавшиеся, как змеи, и тоже обвитые плющом корни. На любом участке земли, в каждой трещине и на каждом бугорке цвели дикие цветы. А на склонах холмов красовались белые скалы. Одни из них грели на солнце свои отполированные ветром бока, а другие, поросшие лишайником и колючим кустарником, напоминали, выдаваясь вперед, изукрашенный нос галеры. То здесь, то там друг к другу жались жалкие, неведомо как туда вскарабкавшиеся, а теперь и покосившиеся домишки, которые смотрели на мир черными глазницами своих окон из-под нависших, словно густые брови, вьющихся растений.
Со всех сторон бежала и журчала дающая жизнь живая вода. Резвые ручейки, пересмеиваясь с нашедшими приют в их русле мелкими камушками, быстро струились меж ног нашей лошади и осла. Своевольные гордые горные ручьи с шумом бросались с утеса на утес и, повисая тонкими прямыми сверкающими нитями, напоминали серебряные струны гитары, а будучи пойманными в трубы, спокойно бежали по ним, чтобы напоить человека и скотину Иногда открывавшееся взору плоскогорье оказывалось засеянным зерновыми, над которыми, точно хозяин и страж, господствовал одинокий ветвистый вековой дуб.