Судьба, судьбою, о судьбе…
Шрифт:
Первые дни я, вполне удобно устроившись в своем номере, следуя программе и соблюдая предложенный распорядок дня, знакомилась с городом и его окрестностями, но в часы заседаний всегда была в зале и слушала наших известных прозаиков, которые отвечали на вопросы собравшихся здесь учеников колледжа и отцов города, сражаясь друг с другом (скажем так) за получение международной премии города Пенне.
Услышав выступление Петрушевской на итальянском языке (не важно, каком!), зал бурно зааплодировал. И, как оказалось позже, первую премию получила именно она. Следует сказать, что оценку каждому нашему конкурсанту давали ученики колледжа. А потому небезынтересно было бы узнать, сумел ли переводчик (ведь это художественная
Люся Петрушевская — неуемно творческий человек. Не успела спуститься с гор, разобрать чемодан и устроиться в номере, куда она меня пригласила после обеда, чтобы показать мне, как включается обогреватель (за столом я пожаловалась, что у меня в номере холодно), как тут же, заглянув ко мне в номер, побежала в магазин, купила акварель и стала писать «портрет» только что сорванных роз, что встречали нас, снегом укрытые, у входа в гостиницу. Спустя два дня, узнав, что я бывший редактор издательства «Художественная литература», Люся сама принесла мне почитать ее последнюю книгу, что было с ее стороны просто замечательно. Правда, у меня на прикроватном столике уже лежала книга Валентина Распутина, но читать по-настоящему, честно говоря, я просто не могла ни то, ни другое. Дело в том, что я уже начинала волноваться.
Дни шли, а перевода моего доклада о Сарамаго, который был сдан мной еще в Москве, все не было и не было.
— В Москве не перевели, — сказал мне «ответственный» (назовем его так) за нашу поездку. Будут переводить здесь, в Италии.
— И когда же будет перевод? — спросила я. — Мне же все-таки посмотреть его надо, а на это нужно время.
— Будет, будет время!
— Когда-а? — спросила я, не надеясь на ответ «ответственного», который тут же, как только к нам со своим вопросом подошел Фазиль Искандер, ушел от моего вопроса. Неясность всегда меня раздражала.
Возможно, «ответственный» ждал приезда Евгения Сидорова.
Конкурс наших прозаиков шел к концу, а Сидорова все не было и не было, как не было и мне ответа, когда же будет готов перевод. Между тем, мое имя и имена моих коллег-португалистов из других стран красовались на афишах, развешанных по всему городу.
Жду. Снова спрашиваю, где же перевод моего доклада и когда, наконец, он будет? Раздражение мое нарастает.
Между тем, Евгений Сидоров с женой уже прибыли, и по утрам он совершал моцион вокруг гостиницы, мельком здороваясь со мной.
Наконец, после завтрака «ответственный» говорит мне, что надо бы несколько сократить вступление о себе самой…
— Невозможно, — отвечаю я, — потому что только мой огромный труд португалиста (я имею в виду количество отредактированных и переведенных мною книг), о котором я говорю на первой странице, дает мне право сказать то, что я хочу сказать о Сарамаго и издании его произведений в России.
«Да, — думала я, — похоже, моя оценка восприятия творчества Сарамаго российским читателем кого-то не устраивает, хотя это и объективная реальность. Но кого? Итальянских коммунистов, товарищей Сарамаго по партии? Так ведь их я вижу только за нашим обеденным столом в ресторане, а в зале-то их нет! А может, самого Евгения Сидорова? Ведь именно он должен открывать симпозиум и, естественно, за здравие, а не за упокой. А что он мог узнать о творчестве Сарамаго, прочтя одну-единственную имеющуюся в библиотеке ЦДЛ книгу, а именно: роман «Поднявшиеся с земли»? А ведь русский читатель уже знаком и с «Воспоминанием о монастыре», и с «Евангелием от Иисуса». Да, трудновато, конечно, открывать симпозиум и говорить о предмете
Проходит еще один день. Перевода — нет.
— Переводчик не успевает, — говорит мне «ответственный». — Может, вы сделаете доклад по-португальски?!
— Ну уж нет! — отвечаю я. — Для того, чтобы делать доклад по-португальски, его надо перевести на португальский. А я переводчик с португальского на русский. К тому же в этом зале будут не только гости-португалисты, но и хозяева — итальянцы. Это неуважение к ним, проводящим этот симпозиум. Все, похоже, идет к тому, что мой доклад придется отменить, — ответила я.
— Лиля, я думаю, — сказал Валентин Распутин, — вы не правы. Мы же выступали, даже говоря по-русски.
— Но произведения-то ваши были переведены на итальянский, и в разговоре с залом вам помогал переводчик. Нет, Валентин, с моим докладом что-то не так. Похоже, что-то кому-то в нем не нравится. Ну, скажем, моя позиция или еще что-то. А не могли бы вы, Валентин, прочесть мой доклад и сказать мне откровенно свое мнение?
— Пожалуйста, давайте, хоть сейчас.
И я дала ему русский текст доклада.
Возвращая его, Валентин сказал:
— Доклад интересный, ваша позиция и оценка восприятия русского читателя ясна!
— В докладе ведь я говорю, — перебила я его, — что Сарамаго был опубликован в России не в то время и не в тот час, чтобы быть у нас востребованным.
— Да, да! И я не вижу причин, чтобы доклад ваш не переводить. И думаю, что все будет так, как должно быть!
Несколько успокоившись, вечером этого дня я с семьей Распутиных и Людмилой Петрушевской отправилась в город Пескару. Но утром следующего дня я опять заволновалась. «Перевода доклада нет, но будет завтра», — услышала я за завтраком от «ответственного».
— Завтра — это завтра! Я даже не успею просмотреть итальянский перевод. Мой доклад — третий по счету.
Ночь я провела без сна, все время готовясь, что перевода не будет и завтра. Встала с чугунной головой, но в девять тридцать узнала, что перевод готов.
— Ну что ж, — сказала я — выходит, за переводом придется мне следить по своему русскому тексту, когда вы будете читать его по-итальянски.
И какую-то правку по ходу чтения текста по-итальянски мне все-таки сделать удалось. Хотя, конечно, лучше было бы просмотреть перевод загодя.
Боже! Но как же хорошо принимали мой доклад мои иностранные коллеги-португалисты (скорее всего, единомышленники), да и присутствовавшие в зале итальянские коммунисты, и все остальные, любопытство которых к изданию в нашей стране не только Сарамаго, а вообще португальской литературы превзошло все мои ожидания. Зал долго аплодировал, потом некоторые стали подходить ко мне с добрыми словами, адресованными не только моему докладу, но и мне самой. Конечно, все это было слышать чрезвычайно приятно! И я почти в эйфории вышла из зала, быстро зашла в номер, накинула куртку и, совершенно забыв о запланированном посещении фабрики Brioni Roman Style [48] , пошла одна бродить по городу, постепенно обретая покой в общении с обступившими меня со всех сторон домами и домиками, на дверях которых висели колокольчики и букетики цветов, разноцветные шелковые сердечки и прочие разные разности маленького провинциального городка, изо всех сил стремившегося к большой духовности столичного города. И все выпавшие мне здесь неизвестно почему и зачем переживания вдруг ушли, рассеялись, как дурной сон или утренний туман.
48
Швейная фабрика, где все работы исполняются вручную.