Сумерки памяти
Шрифт:
Как ни странно, но первое время, проведенное в твоем доме, очень благотворно сказалось на моем душевном состоянии. Я перестала поминутно грустить и смотреть в сторону леса, на моем лице все чаще стала появляться счастливая улыбка, которую я даже не пыталась скрывать от посторонних взглядов. Я была очень влюблена и очень любима и это отчетливо видно даже сквозь такой туман давних лет. Тоже самое я могу сказать и о тебе - я вижу, как ты был счастлив и влюблен в меня в то далекое время, и эти два чувства, год от года все более крепнущие, ни разу не покинули тебя до конца твоих дней.
Твой
Я слезаю с лошади во дворе родительского дома. На пороге стоит мой отец и радостно улыбаясь распахивает руки, чтобы меня обнять. Я прижимаюсь к нему и вижу, что готова заплакать. Он непонимающе смотрит на меня, а я всхлипывая объясняю, что у меня будет ребенок и я очень боюсь родов, так как с детства запомнила, как кричала наша мать, рожая младшую сестру. Отец смеется, принимается утешать меня и мы еще долго после этого сидим обнявшись прямо на крыльце. Я чувствую, как он доволен моей судьбой, и счастлив, что выполнил какой-то свой внутренний долг перед нашей матерью, воспитав нас и выдав замуж.
Я встаю и говорю, что хочу повидать свою сестру, по которой я очень соскучилась. У нее ведь уже родился первенец, а я еще не побывала у нее в гостях. Отец как-то странно качает головой, но не удерживает меня, и я ухожу по тропинке. Дом сестры очень похож на отцовский, только чуть больше. Я останавливаюсь на пороге и зову сестру. Спустя некоторое время она выходит. Мы обнимаемся. Но я чувствую, что она хочет, чтобы я быстрее ушла. Чего она боится? Того ли, что скоро вернется ее муж и увидит меня в этом красивом платье, или того, сколь убог ее быт в сравнении с моим собственным? Не знаю точно. Но там я и после замужества остаюсь достаточно далека от таких наблюдений и только в очередной раз расстраиваюсь, что той душевной близости, которая была у нас с сестрой до появления на нашем горизонте ее будущего мужа, нам уже как видно никогда не достичь. И я, грустно простившись с ней, иду обратно к отцу. И только сейчас, в этой нынешней жизни, я знаю, что потребуется примерно тысяча лет, чтобы моя сестра из вересковой страны вновь стала мне по-настоящему родной, хотя в нынешней жизни будет только троюродной.
Дальше я вижу короткие и достаточно печальные отрывки. Я была несколько раз беременна, но все мои попытки родить кончались неудачами. Дети рождались, жили несколько дней, а потом по неизвестным причинам умирали. Я очень страдала и винила себя в их смертях. Ты меня утешал и долгое время не мог понять, почему я была так уверена в своей вине. Но однажды, узнав, что в очередной раз жду ребенка, я открыла тебе свои тайны и сказала:
– Наши дети. Их забирает лес. Он всегда берет то, что принадлежит ему. Надо было мне уйти. Я бы не сделала тебя несчастным.
Ты обнимаешь меня и говоришь:
– Я буду счастлив и без детей. Но этого последнего ребенка мы сохраним. Лес хочет его получить? Что ж. Пусть будет так.
И я вижу, что в положенный срок меня везут рожать в сторожку местного знахаря, которая стоит в самой чаще леса. У меня очень тяжелые
***
– Вот, кажется и все, о чем я хотела тебе рассказать, - сказала я.
– Но эта история еще не закончена, не так ли?
– спросил он, вставая из-за стола.
– Почему же ты не поинтересовалась, как мы жили дальше, как рос наш ребенок?
– Наверное, потому, что я побоялась увидеть, что он опять умер, - задумчиво сказала я, спускаясь с веранды.
– А ты считаешь, что все эти жизни мне стоит вспоминать от начала до конца?
Мы сели в машину и поехали по покрытой узором асфальтовых трещин узкой дороге, которая минут через десять привела нас к окраине леса. Мы вышли и осмотрелись. Кроме пьяно пахнущих луговых трав и как будто наклонившейся над нами громады леса, я не заметила ничего особенного. Но он, внимательно приглядевшись к каким-то разбросанным в траве камням, протянул мне руку и сказал:
– Пойдем, я покажу тебе кое-что интересное, а заодно отвечу на твой вопрос.
Взявшись за руки, мы пролезли сквозь колючие заросли невысокого кустарника и оказались на каких-то развалинах. На небольшом возвышении, представлявшем собой по всей видимости фундамент этой древней постройки, высился обломок стены метра три высотой, в котором угадывался дверной проем и обсыпавшиеся очертания окон. Пока я удивленно рассматривала эти руины, он прислонился к единственной стене этого сооружения и сказал:
– Узнаешь? Ты сейчас стоишь на том самом месте, где мы жили с тобой после нашей свадьбы. Конечно, среди осколков этих камней вряд ли отыщется хоть один, действительно оставшийся с тех времен, ведь за сотни лет здесь был заново возведен и снова разрушен не один замок. Но все равно, пустив в ход воображение, легко можно представить, как все здесь выглядело в те дни.
Я присела на большой кусок слепленных камней, вероятно отвалившийся от верхнего края стены, и, разгребая руками вековую пыль, задумчиво произнесла:
– Вот он и финал. Мы жили там, потом умерли, затем умерли наши потомки, и уже теперь нет совсем никакой разницы, чем закончилась наша история. Ведь так?
– Отнюдь, - сказал он, выкрошив из стены небольшой кусок кварца, - то что ты видишь, происходит сейчас, а то что ты помнишь - происходит тогда...
– Но ты говоришь так, - перебила я, не дав ему договорить, - как будто все это и здесь и там происходит в одно и то же время. Это какая-то путаница или во всем этом скрыт неизвестный смысл?
– Он не скрыт, он лежит на поверхности, как эти рассыпающиеся от времени камни. Действительно, сейчас, когда мы здесь с тобой разговариваем, одновременно в тысячах мест "позади" и "впереди" нас кто-то, то есть мы сами только немного другие, одновременно умираем в лесу от рук разбойников, взбегаем по вересковому косогору навстречу друг другу, плывем на гондоле по большому каналу на бал и так далее и тому подобное... Все происходит одновременно, и все эти жизни не просто связаны, а скорее представляют собой единое целое, подобно воде, налитой в сотни сообщающихся сосудов.