Сумерки памяти
Шрифт:
Я продолжаю жить в своем доме, но кроме моего сына никто об этом не догадывается, а он никому не рассказывает о нашей тайне, потому что каждый раз после того, как мы видимся, я прикладываю палец к губам и показываю ему, что об этом следует молчать.
Мой дом медленно погружается в упадок - в хозяйстве полный развал, дети бегают какие-то неухоженные, несмотря на то, что мой бывший муж нанял им няньку. Все идет не так, как мне хотелось бы видеть, но изменить я уже ничего не могу, и мне остается только наблюдать за всем этим хаосом и хоть немного помогать расти моим детям.
И вот в один из дней на пороге
– Я хочу предложить вам отдать мне на воспитание вашего сына, - говоришь ты.
– У меня нет наследников, а жениться мне уже поздно, поэтому мне нужен кто-то, кому я мог бы передать все мои знания и богатство. Оставьте себе дочку, а мне отдайте сына, потому что вы ему все равно не сможете обеспечить такую богатую жизнь, какой он заживет в моем родовом замке.
– Я должен подумать...
– начинает уходить от ответа мой муж, которому в общем-то все равно, кто и где будет воспитывать его детей, но нормы морали, к внешнему соблюдению которых он привык, не дают ему так быстро согласиться на это предложение.
– Не думайте, что я вам предлагаю это бесплатно, - продолжаешь ты, видя, какого сорта человек находится перед тобой, - я заплачу вам хорошие деньги.
Ты бросаешь на стол кошелек с монетами, и, принимая молчание собеседника за согласие, выходишь из комнаты и спрашиваешь моего сына:
– Ты хочешь уехать со мной навсегда? В большой дом, в котором у тебя будет все, что только ты сможешь пожелать?
– Да, хочу, - отвечает ребенок, но немного подумав, добавляет шепотом, - только мне надо спросить согласия у мамы.
Ты удивленно смотришь, как он убегает по лестнице на второй этаж. А мой сын, открыв двери верхней комнаты, подходит к креслу, в котором он каждый день видит меня, и говорит:
– Можно я навсегда уеду отсюда с этим человеком?
Я киваю ему, а он, улыбаясь, задает мне еще один вопрос:
– А ты поедешь туда со мной?
Я снова киваю ему, и он, радостно засмеявшись, бежит вниз, и говорит тебе, что согласен ехать.
А после этого я вижу очень много быстро прокручивающихся картин, которые показывают мне, как хорошо жилось моему ребенку в твоем старинном замке, как ты воспитывал его, и как я все это время наблюдала за вами со стороны и помогала тебе растить моего сына вплоть до его совершеннолетия, в день исполнения которого, я перестала существовать в виде духа, а перешла в свою следующую жизнь.
***
– Вот теперь, кажется, действительно все, - сказала я, открыв глаза.
– На этот раз я увидела гораздо больше, но теперь некоторые вещи вызывают у меня сомнение.
– Например?
– Например, почему ты решил забрать с собой моего сына, и какими соображениями руководствовался
– Неужели, для тебя большая новость, что твоим мужем может оказаться слабохарактерный подлец? Или ты никогда не слышала о том, что чужих детей можно любить так же, как своих родных или даже больше? Ты меня удивляешь. Повидав столько всего в жизни, вспомнив то, что было в глубинах твоего прошлого, ты так и не научилась верить тому, что видишь.
– Да, - задумалась я, - но все равно, это очень необычная жизнь, однако, в историю о том, что мать остается на земле в образе ангела-хранителя своего ребенка, я легко могу поверить, так как в этой жизни не раз была свидетельницей таких ситуаций. А кстати, ты знаешь, оказывается, такие люди-призраки воспринимают мир совсем не так, как они делали это будучи живыми.
– Интересно...
– Понимаешь, их как бы перестает волновать такое множество проблем, с какими им ежедневно приходилось сталкиваться в реальности. Я бы даже сказала, что их вообще волнует только одна проблема - та, из-за которой они остались на этой бренной земле. Так если бы я задержалась здесь не из-за моих детей, а обуреваемая жаждой мести решила призвать к порядку моего неверного супруга, то уже вряд ли смогла бы все силы тратить на свои материнские дела, поскольку ежедневно делала бы все возможное, чтобы свести его в могилу.
– Да, думаю, что ты права, - сказал он, беря у меня из рук ветку бузины.
– Они действительно одержимы только одной страстью, именно той, которая владеет их сердцем в тот момент, когда их настигает смерть.
– Значит, если в последние минуты жизни человек будет чересчур сильно о чем-то страдать или мечтать, то эта сильная эмоция как бы привяжет его к объекту собственных мыслей?
– Да, ты почти права. Это действительно верно, с той только оговоркой, что если человек, о котором он думает, тоже умер, то в этом случае события могут развиваться совершенно неожиданным образом.
– А каким?
– не удержалась я от вопроса.
Он повернулся и посмотрел на меня:
– Ты, кажется, хотела вспомнить свою жизнь за колючей проволокой? Так может быть тебе лучше не отвлекаться на размышления о всяких призраках и духах, а начать заниматься делом? Забудь на некоторое время об этом разговоре, а когда придет время, мы вновь вернемся к этой теме.
– А оно придет?
– О, можешь не сомневаться! Тот момент, когда ты захочешь в подробностях узнать о том, что происходит, когда умирают два человека, охваченные одной страстью, непременно наступит. А пока расскажи мне, чего ты ждешь от воспоминаний о временах той войны, историю которой ты узнавала только по книгам и кинофильмам.
– Чего я жду?
– мечтательно улыбнулась я.
– Знаешь, мне так хотелось бы оказаться с тобой в том блаженном времени, когда хромированные детали автомашин отражали лучи яркого предвоенного солнца, когда мимо железнодорожных платформ проезжали паровозы, пахнущие угольной пылью, когда настроившись на любую волну радиоприемника можно было услышать музыку прошлого, когда мы были вместе и ни на час не расставались.
– Ты думаешь, что твоя последняя жизнь была полна такой романтики?
– ухмыльнулся он.
– А как же с этим сочетаются твои вагоны с военнопленными и колючая проволока?