Суровое испытание. Семилетняя война и судьба империи в Британской Северной Америке, 1754-1766 гг.
Шрифт:
Общинники объединили все меры Гренвилла, кроме одной — налога на марки, который премьер-министр предложил, но затем отозвал, чтобы дать агентам колоний время для комментариев, а чиновникам Казначейства — шанс собрать необходимую информацию, — в единый закон, Закон об американских пошлинах 1764 года, и приняли его 22 марта. Лорды согласились с ним без особых дебатов, а король одобрил его 5 апреля. С точки зрения британских политиков, главными особенностями закона были скорость его принятия (менее двух недель) и размер правительственного большинства (почти три к одному) в Палате общин. Никто из членов парламента, казалось, не был особенно обеспокоен тем, что закон радикально изменит отношения между Великобританией и колониями. Но для колонистов, которые впервые узнали о нем в мае, ничто не могло быть более значимым, чем содержание нового закона.
Американцы помнят Закон об американских пошлинах 1764 года как Закон о сахаре, поскольку в нем особое внимание уделялось мелассе и пошлинам на сахар, но сегодня это такое же неверное название, как и тогда, когда его придумали колонисты. На самом деле законопроект содержал целый ряд положений, которые, по замыслу Гренвилла, должны были помочь
В первую категорию попали самые сложные положения закона. Некоторые из них были направлены на искоренение коррупции в таможенной службе — например, требовали от губернаторов приносить присягу с обещанием соблюдать закон, а недобросовестным таможенникам грозили суровыми наказаниями, включая увольнение, крупные штрафы и лишение права занимать должности в будущем. Однако большинство новых положений закона были направлены на то, чтобы обеспечить таможенникам более надежную работу или дать им инструменты для выявления и пресечения контрабанды. С точки зрения таможенников, наиболее важные из этих положений ограничивали риски, которым они подвергались, когда совершали ошибки. Купцы или капитаны судов, несправедливо обвиненные в контрабанде, всегда могли подать в суд на таможенников, которые конфисковали их имущество или корабли, а колониальные присяжные часто налагали на провинившихся таможенников крупные убытки и штрафы, даже если они добросовестно действовали на основании неверной информации. Согласно Закону об американских пошлинах, присяжные, признающие таможенников виновными в незаконных конфискациях, могли присуждать возмещение ущерба в размере не более двух пенсов и налагать штрафы не более одного шиллинга, и даже запрещали судьям взимать судебные издержки с таможенников, проигравших иск. Обвиняемые должны были лишь доказать, что у них были веские основания подозревать контрабанду, когда они производили незаконное изъятие. В качестве аргументов не принимались ни степень нарушения закона таможенником, ни убытки, которые понесла в результате его жертва.
Эти меры защиты повышали уверенность колониальных таможенников в себе, а положения, касающиеся юрисдикции, перекладывали юридическую колоду в пользу Короны, когда конфискат выставлялся на конфискацию и продажу. С конца XVII века в колониях заседали вице-адмиралтейские суды, рассматривавшие таможенные дела. Однако ответчики всегда могли ходатайствовать о передаче своих дел из этих прерогативных судов, где судьи единолично заслушивали доказательства и выносили вердикты, в суды общей юрисдикции, где исход дела решали присяжные. Закон об американских пошлинах положил конец этим поблажкам, предоставив прокурорам короны право решать, какой суд будет вести процесс, а затем увеличил их преимущество, создав новый суд, Вице-адмиралтейский суд для всей Америки, с первоначальной юрисдикцией над всеми колониями в целом. Если решения одиннадцати существующих судов вице-адмиралтейства не зависели от влияния присяжных, обвиняемые все равно могли обратиться к толпе, чтобы запугать своих судей. Но в гарнизонном городе Галифакс (Новая Шотландия), где должен был заседать вновь созданный суд, такая стратегия защиты вряд ли была успешной.
Наконец, закон ужесточил расхлябанные процедуры американской таможенной службы, обязав купцов и капитанов судов вносить залог (тысячу фунтов для судов менее ста тонн, две тысячи фунтов для более крупных судов), чтобы гарантировать соблюдение закона, и создав сложную систему документации для предотвращения мошенничества. Даже в каботажной торговле, которая никогда не подвергалась тщательному регулированию, таможенники отныне должны были заверять содержимое судов перед отплытием и заносить его в опечатанные «кокеты». По прибытии в пункт назначения капитан должен был предъявить кокетку таможенному инспектору, который вскрывал ее и сравнивал с грузом; любое расхождение между содержимым трюма и кокетки становилось основанием для судебного преследования, штрафов и лишения залога, внесенного в порту посадки. Подобные процедуры уже давно использовались в Британии, где целые стаи таможенников, подпрапорщиков и клерков досматривали грузы и отслеживали бумажную работу, поддерживающую систему. Однако это было первое систематическое распространение облигаций и кокеток на межколониальную торговлю, где таможенный персонал был немногочисленным, а документация — рудиментарной. Очевидно, что для обслуживания новой системы потребуется больше чиновников, но Гренвилл ожидал, что повышение эффективности сбора платежей и предотвращение контрабанды с лихвой окупят увеличение численности персонала[744].
Если эти принудительные меры были кнутом, который правительство могло использовать, чтобы заставить контрабандистов подчиниться, то положения закона, устанавливающие новые пошлины, предлагали несколько морковок, чтобы побудить британских производителей и купцов поддержать законопроект, а также то, что Гренвилл считал очень важным подсластителем, чтобы заманить американцев принять его. Морковка включала в себя отмену «обратного выкупа», или таможенных скидок, которые ранее предоставлялись на некоторые тонкие азиатские и европейские ткани, реэкспортируемые в колонии через Британию, и добавление новых пошлин в два или три шиллинга за фунт на все иностранные шелка, ситец и постельное белье, которые будут реэкспортироваться в будущем. Предполагалось, что это приведет к повышению цен в колониях на текстиль, произведенный за пределами Британских островов, и, следовательно, побудит колонистов потреблять еще больше тканей британского производства. Аналогичным образом, новые сборы в размере одного фунта двух шиллингов за центнер с «иностранного белого или глинистого сахара» —
Наряду с аппетитом к высококачественным потребительским товарам, в течение XVIII века американцы испытывали огромную жажду к мадере, которую они беспошлинно импортировали с португальских Винных островов в обмен на изделия из дерева и рыбу. Закон об американских пошлинах ввел новый налог в размере семи фунтов стерлингов на каждый тун — бочонок объемом около 252 галлонов, ввозимый в Америку непосредственно с Винных островов. В отличие от этого, вина, импортируемые из Британии (например, мадера, поставляемая в колонии через склады британских виноторговцев), облагались налогом в размере всего десяти шиллингов за тун. Очевидным результатом стало бы сокращение прямой торговли между колониями и Португалией, увеличение доходов британских оптовых торговцев вином, повышение цен на вино в колониях и поступление средств в казну[745].
Важно отметить, что Гренвилл также рассчитывал, что эта мера поощрит колонистов пить ром, дистиллированный в Америке, поскольку алкоголь в таком виде теперь будет иметь больше сравнительных ценовых преимуществ, чем когда-либо. Параграф 28 акта прояснил мотивы Гренвилла для всех, кто так же, как и он, представлял себе систему атлантической торговли, поскольку это положение полностью исключало ввоз в Америку французского вест-индского рома. Французы во Франции пили мало рома, и пока виноград продолжал расти, никогда не пили. Поэтому, как только винокуры Мартиники и Гваделупы лишатся доступа к большому американскому рынку, у них не останется иного выбора, кроме как прекратить производство рома и продавать свою патоку по дешевке американским винокурам; не имея других покупателей, они не будут иметь альтернативы. По сути, рыночные силы вынудили бы французских производителей патоки субсидировать производство рома в британских колониях. Таким образом, в паутину новых пошлин была вплетена выгода для американских производителей рома, которая — вместе с последним набором положений — как надеялся Гренвилл, принесет самые значительные таможенные доходы из всех[746].
Третьим аспектом Закона об американских пошлинах было снижение пошлин на патоку, ввозимую в колонии из французской Вест-Индии, и это составляло суть плана Гренвилла. Это снижение признавало неэффективность старых правил торговли патокой и было направлено на использование изменений, которые принесла война. Закон о патоке от 1733 года был направлен на предотвращение потребления патоки из французской Вест-Индии в Британской Северной Америке путем введения запретительного налога в размере шести пенсов на каждый импортируемый галлон. Цель заключалась в том, чтобы исключить ввоз французской патоки в Северную Америку и поощрить потребление патоки из британской Вест-Индии, но закон так и не заработал так, как задумывалось. В отличие от французов, англичане любили пить ром, а британские вест-индские плантаторы получали большие прибыли, перегоняя собственную патоку в высококачественный ром для продажи в Британии; поэтому у них было мало сиропа для экспорта в материковые колонии, а тот, что они поставляли, как правило, был низкого качества. В результате американские винокуры стали полагаться на французских поставщиков. Поскольку пошлина в шесть пенсов на иностранную патоку была поистине непомерной — патока стоила эквивалент почти четырнадцати с половиной пенсов стерлингов за галлон, а ром продавался оптом менее чем за восемнадцать пенсов, американцы рано прибегли к контрабанде. К 1760-м годам в каждом порту, где имелась ромовая винокурня, существовала удивительно открытая система взяточничества: таможенники прикарманивали «композиционные штрафы» в размере полутора или двух пенсов за галлон иностранной патоки и не предпринимали никаких усилий для обеспечения соблюдения закона[747].
Для человека, ненавидящего коррупцию, как Джордж Гренвилл, подобное поведение было достаточно плохим до 1763 года, но война изменила условия таким образом, что после нее оно стало по-настоящему невыносимым. Американским главнокомандующим никогда не удавалось замедлить, а тем более пресечь торговлю с врагом, потому что война снизила цену и повысила стоимость французской патоки. Между французской Вест-Индией и Новой Англией, где находилось большинство винокуренных заводов Северной Америки, всегда существовало сообщение, поскольку французским плантаторам требовались изделия из дерева (особенно шесты для бочек, в которые упаковывали сахар) и продукты питания (особенно говядина для себя и дешевая рыба для своих рабов). До начала военных действий им удавалось частично удовлетворять эти потребности за счет торговли с Канадой и Луисбургом, но после потери доступа к этим поставкам они продавали свою патоку по бросовым ценам любым капитанам-янки, которые появлялись с грузами нужных им шестов и трески. Между тем рынок новоанглийского рома во время войны вырос просто фантастически: отчасти потому, что армия и флот использовали это грубое обезболивающее, чтобы притупить дискомфорт американской службы, а отчасти потому, что завоевание торговых постов Франции в Западной Африке повысило спрос на ром там, где алкоголь служил основным товаром для обмена в работорговле.