Суровое испытание. Семилетняя война и судьба империи в Британской Северной Америке, 1754-1766 гг.
Шрифт:
Таким образом, возвращение мира, прекращение трансфертных платежей из Великобритании и наступление рецессии ослабили способность губернаторов подавлять оппозицию и защищать прерогативу, причем именно в тот момент, когда налоговое бремя провинций достигло самого высокого уровня за всю историю. В этих новых обстоятельствах аргументы патриотизма, которые губернаторы с успехом использовали во время войны, потеряли свою актуальность. Без непосредственного и трансцендентного общего дела, которому нужно было служить, местные проблемы вырисовывались в сознании колониальных ассамблеи, и местные условия кричали громче, чем абстрактные потребности империи, которая, судя по всему, больше не подвергалась опасности.
Учитывая такие потери политического капитала, губернаторы вроде Фрэнсиса Фокьера и Фрэнсиса Бернарда — люди, амбициозные для империи и искренне стремящиеся управлять колониальной политикой в интересах Британии, — никак не могли сохранить тот уровень контроля, которого они достигли
И все же смысл возобновившихся конфликтов и появления новых политических конфигураций не был очевиден никому. Как и их хозяева в Лондоне, губернаторы не понимали, что их влияние в послевоенных колониях ослабевает, потому что в некоторых сферах оно сохраняется, потому что в последнее время наблюдается тенденция к более тесной интеграции между колониями и метрополией, и потому что политические лидеры в их ассамблеях неопределенно реагируют на введение имперских реформ. Действительно, неоднозначный характер реакции колоний на программу Гренвилла не позволял имперским чиновникам понять, что же на самом деле происходит в Америке, в течение, как оказалось, опасно долгого времени.
ГЛАВА 63
Неоднозначный ответ на имперские инициативы
1764 г.
ТОРГОВЦЫ И ДРУГИЕ хорошо информированные колонисты знали, по крайней мере с конца 1763 года, что реформы в торговой системе империи не за горами. Прибытие в Америку десятков ранее отсутствовавших таможенных инспекторов и сопутствующий шквал приказов, предписывающих строгое исполнение существующих правил, стали тревожным предвестником перемен. «Публикация приказов о строгом исполнении» таможенных законов, — заметил губернатор Массачусетса, — «вызвала в этой стране большую тревогу, чем взятие форта Уильям Генри в 1757 году». Беспокойство было не менее сильным и в других местах — более того, повсюду купцы, сделавшие карьеру в непринужденных рамках старой системы, стали замечать, что грузы подвергаются тщательной проверке, а корабли арестовываются за нарушение правил, которые они едва понимали. Торговое сообщество уже было охвачено тревогой, когда в мае 1764 года появились сообщения о речи Гренвилла в День бюджета, которая дала колонистам первое систематическое представление о характере и масштабах программы реформ[775].
Первыми отреагировали бостонские купцы: они созвали Общество поощрения торговли и коммерции, чтобы обдумать ответные меры, а затем представили свои соображения на весеннем городском собрании 24 мая. Их голос отчетливо прозвучал в инструкциях, которые собрание дало делегатам Бостона в Генеральном суде: «Поскольку вы представляете город, который живет своей торговлей, мы ожидаем, что вы, в частности, сделаете предметом своего внимания поддержку нашей торговли во всех ее справедливых правах, защитите ее от всех необоснованных посягательств и будете способствовать ее процветанию. Наша торговля долгое время страдала от огромных препятствий, и мы с глубочайшей тревогой наблюдаем, как на нее надвигаются новые трудности, которые сведут ее к самому низкому уровню, а то и вовсе погубят ее». Представители должны были приложить «все усилия», чтобы ассамблея сделала все необходимые представления в парламенте и заручилась возможным сотрудничеством со стороны других колониальных законодательных органов.
Но резолюции собрания также дали понять, что представителям нужно было защищать не только экономику Бостона. На карту были поставлены конституционные привилегии Массачусетса, сами права его жителей. «Что еще усиливает наши опасения», — продолжали инструкции,
что эти неожиданные действия могут быть подготовкой к новым налогам на нас; ведь если наша торговля может облагаться налогом, то почему не наши земли? Почему бы не облагать продукты наших земель и все, чем мы владеем или пользуемся? Это, как мы полагаем, уничтожает наше уставное право управлять и облагать себя налогами. Это наносит удар по нашим британским привилегиям, которые, поскольку мы никогда не лишались их, являются нашими общими с другими подданными, уроженцами Британии. Если налоги взимаются с нас в любой форме, и при этом мы никогда не имеем законного представительства там, где они взимаются, не низводим ли мы характер свободных подданных до жалкого состояния рабов, приносящих дань?
В этих более бесстрастных предложениях выражалась озабоченность сельской партии, затихшей после того, как ей не удалось помешать верховному судье Томасу Хатчинсону выдать предписания о помощи в 1761 году. Но более конкретно говорил Сэмюэл Адамс[776].
В свои сорок два года Адамс не достиг того статуса, который должны были обеспечить ему гарвардское образование, кругленькое наследство и почтенная фамилия из колонии Бэй. Но
Высказанное на городском собрании осуждение как имперских реформ, так и плюралистических практик Томаса Хатчинсона и его политических союзников стало сигналом к возобновлению кампании сельской партии за контроль над собранием. В начале лета казалось, что эти усилия могут принести плоды. Хатчинсону пришлось покинуть Бостон до конца законодательной сессии, чтобы открыть восточный округ высшего суда, предоставив представителям Бостона — в том числе его заклятому врагу Джеймсу Отису-младшему — возможность действовать в соответствии со своими инструкциями. Когда в конце сессии законодатели назначили один комитет для переписки с другими ассамблеями, а второй — для упреков в адрес представителя Массачусетса Израэля Модуита за неспособность опротестовать меры парламента, Отис обеспечил себе места в обоих комитетах. Когда комитеты направили свои призывы против Закона об американских пошлинах и предложенного Гербового закона, их аргументы повторяли доводы, которые Отис привел в своем недавнем памфлете «Права британских колоний, утвержденные и доказанные» (The Rights of the British Colonies Asserted and Proved). И снова Отис стал человеком времени для сельской партии. Несмотря на то что он осуждал имперские реформы в достаточно туманных выражениях, чтобы обескуражить даже решительно настроенных читателей, его памфлет имел немедленный успех и помог вызвать общественную оппозицию мерам Гренвилля.
Отис исходил из общепринятой предпосылки, что британская конституция не имеет аналогов в истории человечества и что ее благотворный, доброкачественный характер вытекает из наделения короля суверенной властью в парламенте. Поэтому законодательный орган Великобритании обладает неоспоримым правом устанавливать законы для колоний. Однако, несмотря на абсолютный суверенитет, власть парламента не могла распространяться на уничтожение прав колонистов — ни тех, которые принадлежали им как англичанам, ни естественных прав, которыми они обладали как творения Божьи, — поскольку никакая власть на земле не могла нарушить законы природы. «Парламент не может, — писал Отис, — сложить 2 и 2, 5: всемогущество не может этого сделать». Если бы Палата общин приняла закон, изменяющий принципы арифметики, это было бы явным абсурдом; если бы она ограничила право британского подданного на согласие с налогообложением, это было бы тиранией. Таким образом, орган, который мог, по своему усмотрению, законно остановить всю торговлю колоний, не мог справедливо получить ни пенни дохода от налогов на колониальную торговлю (как в Законе об американских пошлинах) или извлечь ни фартинга из карманов колонистов напрямую (как в предложенном гербовом налоге): только после того, как американские депутаты заседали в Палате общин, предлагая согласие своих избирателей. В «Правах колоний» были развиты аргументы, связанные с естественными правами, которые Отис впервые привел в споре о судебной помощи. Как таковые, они очень понравились людям, которые почитали британскую конституцию, но хотели иметь рациональные основания для[778].
Как ни популярны они были в Бостоне и как ни провокационны, когда их читали в других легислатурах, куда их отправил комитет по переписке, однако аргументы Отиса не вызвали в Генеральном суде волны оппозиции. Прежде всего, они были идеологически неадекватны, чтобы оправдать открытое сопротивление. Отис сам признавал, что суверенитет парламента нельзя оспаривать на законных основаниях, поскольку только парламент обладает властью исправить любые нарушения, которые он может совершить. Колонисты могли только протестовать и ждать, пока конституционная система сама себя исправит. Во-вторых — и в краткосрочной перспективе это было наиболее важно — у деревенской партии колонии Бэй все еще не хватало сил, чтобы сломить власть губернатора и придворной партии.