Суровое испытание. Семилетняя война и судьба империи в Британской Северной Америке, 1754-1766 гг.
Шрифт:
То, что красные мундиры в Форт-Джордже не открыли огонь, объясняется не столько сдержанностью майора или мудростью губернатора, сколько страхом генерала Гейджа перед тем, что произойдет, если будет выпущен хоть один пистолет. Поскольку времени на вывоз боеприпасов со складов армии на Ист-Ривер не было, большая часть мушкетов, полевой артиллерии и боеприпасов в Нью-Йорке — очень большая — находилась в пределах досягаемости демонстрантов. Поэтому Гейдж отказался присоединиться к Колдену и Джеймсу в форте, оставшись в своей резиденции в городе, сохраняя внешнее спокойствие и тихо призывая губернатора отказаться от проклятых Богом марок. Наконец, 5 ноября, в День Гая Фокса, столкнувшись с весьма правдоподобными слухами о том, что вечером толпа будет штурмовать форт, Колден передал их мэру, который доставил их в мэрию под конвоем «Сынов Свободы» и толпы, насчитывавшей около пяти тысяч человек. Поскольку в отчетах достоверно утверждалось, что лидеры толпы планировали взять Гейджа в заложники и использовать его в качестве щита, главнокомандующий, должно
Война, конечно, была тем, чего никто не хотел. То, что в Нью-Йорке она была так близка, можно объяснить местными особенностями: достаточно большим гарнизоном, чтобы провоцировать, но слишком маленьким, чтобы быть эффективным; глупым хвастовством майора Джеймса; тараном Колдена; социально раздробленным, практически неуправляемым характером нью-йоркской толпы. В отличие от Бостона, где две постоянные толпы имели внутренние структуры, которые «Верная девятка» и другие местные лидеры могли использовать для установления контроля после 26 августа, нью-йоркская толпа состояла в основном из моряков, большинство из которых не имели глубоких общественных связей и не чувствовали необходимости подчиняться власти городских радикальных лидеров, живущих на берегу. Более того, нью-йоркские «Сыны свободы» появились позже всех в колониях и смогли стать выразителями интересов оппозиции только после 1 ноября[868].
Однако повсюду за пределами Нью-Йорка беспорядки конца лета заставили местных лидеров искать рычаги влияния на толпу, а провинциальные политики пытались занять позиции в оппозиции к акту. Таким образом, именно в интересах установления контроля над изменчивой, потенциально анархической ситуацией, с сентября до конца года колониальные ассамблеи принимали резолюции, осуждающие налогообложение без согласия. В конечном итоге девять провинций приняли антистамповые резолюции, а девять направили делегатов на Конгресс по Гербовому акту, чтобы сформулировать возражения колонистов, подать петицию об отмене акта и попытаться продемонстрировать, что они готовы отстаивать английские свободы и права англичан[869].
Двадцать семь делегатов, собравшихся в нью-йоркской ратуше с 7 по 25 октября, представляли самые разные мнения, а также колонии, но с самого начала они согласились с необходимостью умеренности. Их осторожность можно было заметить, когда они выбрали в качестве председателя консерватора из Массачусетса Тимоти Рагглса, а не менее предсказуемого Джеймса Отиса. В дальнейшем это скопление сорокалетних юристов, землевладельцев и купцов делало все возможное, чтобы стать невидимыми: они собирались тайно, вели журнал, в котором не записывали ничего из сказанного, и отказывались публиковать декларацию и петиции, по которым они в конце концов пришли к согласию. Можно не сомневаться, что они поспешили завершить свои заседания и убраться из города, когда стало ясно, что мафия и Колден идут наперекор друг другу. И хотя публика увидела их только весной следующего года, когда одна из бостонских газет наконец получила их копии, никто не смог бы обнаружить более смелых, чем вежливых, настроений ни в Декларации прав и свобод конгресса, ни в петициях, которые он направил королю, лордам и общинам.
Заявляя о своем «скромном мнении, касающемся самых существенных прав и свобод колонистов и жалоб, от которых они страдают», делегаты пытались построить аргументацию не на абстрактных принципах, а на неоспоримых, как они надеялись, исторических фактах. Колонисты, утверждали они, никогда не отказывались от своих свобод англичан, включая право на налогообложение по согласию и суд присяжных; отсутствие представительства в парламенте означало, что они могли дать свое согласие только через свои собрания; поэтому Гербовый закон «не соответствует принципам и духу британской конституции», а расширение парламентом юрисдикции вице-адмиралтейства в соответствии с Законом об американских пошлинах «имеет явную тенденцию к подрыву прав и свобод колоний». Что касается других таможенных сборов, то конгресс сохранил осторожность. Они были «чрезвычайно обременительными и тягостными» и, поскольку ограничивали торговлю, неразумными; однако делегаты не стали называть их налогами и, следовательно, выходить за рамки полномочий парламента. Конечно, отправка петиции в Палату общин может означать подчинение власти парламента, и делегаты подошли к этому самому деликатному вопросу на цыпочках осторожности[870].
В петиции королю и меморандуме палате лордов делегаты уклонились от вопроса о суверенитете, но в петиции палате общин они не смогли избежать вопроса, который лежал в основе спора. Требует ли «должное подчинение колоний парламенту Великобритании» их безграничного подчинения воле парламента? Осторожно, деликатно — в отличие от шквала практических возражений, которые они выплеснули в других местах, — делегаты ответили лишь вопросом на вопрос: «Также смиренно представляется, не существует ли существенного различия, по крайней мере, с точки зрения разума и здравой политики, между необходимым осуществлением парламентской юрисдикции в общих законах для внесения изменений в общее право и регулирования торговли и коммерции во всей империи
То, что конгресс по принятию Гербового закона не смог добиться ясности в вопросе о главном предмете разногласий между колониями и британским правительством, не вызывает удивления. Теоретическая точность никогда не была целью делегатов. Они скорее пытались найти консенсус, который бы охватил как консерваторов, так и радикалов среди них, и одновременно убедил британские власти в их принципиальной лояльности и разумности. То, что при этом они подготовили лишь крайне умеренные документы, не должно заслонять того факта, что они действительно действовали сообща. Их неспособность сформулировать последовательный набор принципов также не должна мешать нам понять их отчаянную, общую потребность в их поиске.
Делегаты конгресса по принятию закона о гербовом сборе фактически разыграли в микрокосмосе политическую драму, разыгравшуюся в каждой колонии, когда джентльмены, привыкшие контролировать общественную жизнь, столкнулись с потерей контроля, которая, казалось, могла стать полной. То, что только в Нью-Йорке в день, когда закон должен был вступить в силу, произошли серьезные насилия, свидетельствует об их общем, пусть и несовершенном, успехе. В Бостоне «Верная девятка» (которая теперь называла себя «Сынами свободы») не жалела сил, а купцы города не жалели средств, чтобы положить конец беспорядкам. Они, должно быть, вздохнули почти так же сильно, как губернатор Бернард, когда объединенные толпы Северного и Южного концов прошли парадом 1 ноября и снова в День Папы в «величайшем порядке», не имея оружия, не бросая камней и сжигая свои чучела во второй половине дня, чтобы «город мог быть совершенно спокоен до ночи». В большинстве крупных городов колоний 1 ноября устраивались шуточные похороны в честь американской свободы или проводились другие акции протеста. Однако какими бы ни были ритуалы, везде царила показная благопристойность. Появившиеся лидеры оппозиции акту стремились доказать свою респектабельность, ответственность и лояльность короне. Они хотели отменить Гербовый закон и знали, что парламент никогда не пойдет на это, если колонии останутся ареной разврата и насилия[872].
Таким образом, осенью и в начале зимы 1765 года основная часть усилий активистов, выступавших против Гербового закона, была направлена на поиск средств сопротивления, которые могли бы оказать давление на британское правительство, не провоцируя его на силовое навязывание своей власти. Вероятно, самым значительным фактором, позволившим лидерам взять под контроль действия толпы, стало известие о падении Гренвилла, которое пришло в сентябре и укрепило надежду на то, что новая администрация благосклонно отнесется к петициям колоний. Но что делать в это время и как наиболее эффективно убедить парламент отменить закон? Запугивание чиновников-штемпелевиков сделало налог неподъемным, но это не решило самых важных вопросов, которые возникли в связи с этим актом. Могли ли колонисты, решившие доказать свою лояльность и законопослушность, продолжать после 1 ноября вести дела, для которых должны были потребоваться марки, как ни в чем не бывало? Останутся ли закрытыми суды и таможни, или они будут работать как обычно? Если бы колонисты позволили им оставаться закрытыми, они бы фактически признали законность закона, даже если бы не платили налог. Как выяснил губернатор Род-Айленда после беспорядков в Ньюпорте, даже несколько дней без торговли могут нанести серьезный урон экономике морского порта. Можно ли заставить судебных чиновников и таможенников выполнять свои обязанности, если они решили не присоединяться к большинству колонистов, отрицающих законность его действия?
На эти вопросы, звучавшие в клубах, кофейнях, тавернах и прессе, не было простых ответов, но сам акт обсуждения помогал колонистам прояснить для себя свою позицию. Суды и таможни должны работать, иначе наступит анархия и экономический застой; с этим были согласны все. Все также соглашались, что Сыны Свободы не могут заставить судей решать дела или таможенников очищать суда, приставив пистолеты к их головам. Таким образом, в ходе дебатов от насилия перешли к более тонкому методу принуждения — остракизму. Любой судья, который не открывал свой суд, любой таможенник, который отказывался заверять кокарды на нештемпелеванной бумаге, мог быть изгнан как враг свободы. Даже у тех, кому хватало стойкости, чтобы противостоять враждебному молчанию соседей, в конце концов заканчивалась еда и чистая одежда. Солидарность общины, выражавшаяся в последовательных и решительных бойкотах, могла бы быть более медленным средством добиться сотрудничества чиновников, чем угроза снести их дома, но в долгосрочной перспективе она была бы даже более эффективной[873].