Суровое испытание. Семилетняя война и судьба империи в Британской Северной Америке, 1754-1766 гг.

Андерсон Фредерик Ирвинг

До своего двадцать девятого дня рождения Генри оставалось всего несколько дней, и он больше ничего не стеснялся. Новые члены обычно ничего не говорили в течение сессии или двух, спокойно подчиняясь старшим, и, наконец, произносили девичью речь по вопросу, тщательно выбранному из-за его недостаточной значимости. Генри не захотел проявлять подобную скромность и сразу же выступил с нападками на законопроект, поддержанный руководством палаты и самым влиятельным человеком в политике Виргинии Джоном Робинсоном — почтенным человеком, совмещавшим в своем лице должности секретаря колонии, казначея и спикера палаты. Законопроект, который поддержали Робинсон и его соратники, разрешал провинции занять 250 000 фунтов стерлингов в Лондоне под залог налога, который должен был действовать до 1795 года. Предполагаемая цель законопроекта заключалась в том, чтобы позволить Виргинии погасить свою задолженность в валюте; однако одно из положений спокойно позволяло

плантаторам, испытывающим нехватку наличности, брать стерлинги из государственного казначейства, закладывая свои земли в качестве залога. Генри высмеял эту меру за ее очевидную корыстность, шокировав старших членов палаты и способствовав ее поражению^[844]. Однако следующая речь Генри потрясет не только тех немногих бюргеров, которые оставались в последние, знойные дни сессии.

29 мая, когда законодательные дела были завершены, Палата собралась в комитет полного состава, чтобы обсудить «шаги, которые необходимо предпринять в связи с принятием Гербового закона». Генри сразу же поднялся и представил пять резолюций, которые он написал «один, без совета и помощи, на чистом листе старой юридической книги». В первых четырех из них излагались общие исторические моменты, с которыми не согласился ни один бюргер, поскольку они перефразировали аналогичные петиции предыдущего года. Основатели Виргинии, — начал Генри, — «принесли с собой» английские свободы в XVII веке; королевские хартии (во-вторых) подтвердили эти права; налогообложение с согласия избранных представителей (в-третьих) является центральным условием сохранения всех этих свобод; а право виргинцев устанавливать налоги для себя «никогда не было утрачено или уступлено, но постоянно признавалось королями и народом Великобритании». Пятая резолюция, однако, затронула другую ноту. «Решено, что Генеральная ассамблея этой колонии обладает единственным и исключительным правом и властью устанавливать налоги и повинности для жителей этой колонии и что любая попытка передать эту власть какому-либо лицу или лицам, кроме вышеупомянутой Генеральной ассамблеи, имеет явную тенденцию к уничтожению британской и американской свободы»^[845].

Это решение, которое не только отрицало право парламента облагать Виргинию налогами, но и утверждало, что эта попытка угрожает свободе всех британских подданных, вызвало столь бурные дебаты, что даже озабоченный вице-губернатор Фрэнсис Фокьер обратил на это внимание. Он занимался индейской дипломатией — надеялся предотвратить войну между горными чероки и жителями глухих мест за Голубым хребтом — и был удивлен, как и все в Уильямсбурге, «необдуманным накалом» дебатов, в которых «молодые, горячие и легкомысленные члены» «одержали верх» над более взрослыми и трезвыми бюргерами. «Мистер Генри, — докладывал Фаукьер Торговому совету несколько дней спустя, — увлек за собой всех молодых членов» и сумел принять все пять резолюций, хотя и с перевесом в пять голосов или меньше; «яростная и подстрекательская» последняя резолюция была принята «с перевесом в один голос»^[846].

Однако Фокьер, хотя и был на мгновение ошеломлен, не встревожился. Как он объяснил Совету, дебаты никогда бы не состоялись, «если бы большее число… Представители исполнили бы свой долг, придя к концу сессии», и он, во всяком случае, устранил ущерб, просто продержав Палату на сессии до 31 мая. Как только Генри уехал домой вечером тридцатого числа, ничто не могло помешать более консервативным членам палаты выступить с предложением о пересмотре решений. Тогда оставалось лишь «вычеркнуть 5-е, которое считалось наиболее оскорбительным…». Уладив таким образом досадные дела, Фокьер распустил палату. В его официальном отчете о сессии ясно сказано, что, по его мнению, резолюции были не более чем грандиозными акциями: попыткой мелкого фогстера поднять свою политическую карьеру^[847].

Не все свидетели согласились бы с этим. Томас Джефферсон, двадцатидвухлетний студент Колледжа Уильяма и Марии, который слушал дебаты из коридора возле палаты, наверняка бы не согласился. Ему показалось, что он услышал нечто необычное — хотя он и не был уверен, что именно. Как и разгоряченные и разгоряченные бюргеры, голосовавшие за резолюции, Джефферсон воспринимал дебаты не как изложение колониальных прав, а как своего рода высокоморальный театр. Позже он поймет, что почти ничего не помнит из того, что говорил Генри; только то, что дебаты были «самыми кровавыми», а спикер палаты — в ярости. Так оно и было: Генри так и задумал. Он построил свою карьеру не на абстрактных рассуждениях, а на способности поколебать присяжных, обращаясь к ним в эмоциональной, экстемпоральной манере евангельской проповеди. Поэтому, когда Генри выступал против Гербового акта как нарушения прав и свобод англичан Виргинии, он выражал моральную позицию, а не излагал политические принципы^[848].

Патрик Генри обладал всей яростью Отиса,

но использовал ее с большей эффективностью, поскольку понимал, что его задача — убеждать, а не излагать. Не обладая техническими знаниями, которые заставляли Отиса отстаивать свою позицию в непроходимых зарослях логики, Генри свободно представлял дебаты как состязание между добром и злом. Обложить англичанина налогом без его согласия означало лишить его прав, обратить его в рабство. Виргинцы были англичанами, и только тираны могли пытаться сделать их рабами. Исходя из столь простых принципов, любой человек, обладающий здравым смыслом — любой, чьи суждения не были испорчены жаждой власти или грязным жалованьем чиновника, — мог сделать свои собственные выводы. Если подобные идеи и перестали звучать в Палате бургов после того, как Генри покинул ее и более спокойные коллеги отменили его последнее звонкое решение, они еще долго и громко звучали за пределами зала заседаний. С того момента, как копии «Решений Виргинии» стали распространяться за пределами Уильямсбурга, простые люди начали бы делать выводы, от которых искушенные политики в страхе шарахались.

ГЛАВА 69

Ответ толпы

лето 1765 г.

Газета «Виргиния» не сочла заседания бюргеров заслуживающими внимания, поэтому первой газетой, напечатавшей постановления Виргинии, стала далекая газета «Ньюпорт Меркури» 24 июня. Другие газеты последовали его примеру, перепечатав либо версию «Меркурия», либо немного отличающуюся от нее, опубликованную в номере «Мэрилендской газеты» от 4 июля. Ни одна из этих версий не опиралась на официальные журналы Палаты представителей, и ни один из редакторов, вероятно, не понимал, что бюргеры сохранили только первые четыре безобидные резолюции, отменив пламенную пятую. Разумеется, ни один читатель «Меркьюри» или «Газетт», а также любой газеты, перепечатавшей их материалы, не мог знать, что шестая и седьмая резолюции, напечатанные вместе с остальными, были совершенно ложными и, возможно, даже не обсуждались. По сей день никто не знает, кто их написал и как они попали в печать вместе с остальными пятью. Ясно лишь, что газетные сообщения убедили читателей во всем мире в том, что законодатели Виргинии заняли смелую позицию в защиту прав колонистов.

Решено, что сеньоры Его Величества, жители этой колонии, не обязаны подчиняться никаким законам или постановлениям, направленным на взимание с них каких-либо налогов, кроме законов или постановлений вышеупомянутой Генеральной Ассамблеи.

Решено, что любой человек, который будет говорить или писать, утверждать или поддерживать, что какое-либо лицо или лица, кроме Генеральной Ассамблеи этой колонии, имеют какое-либо право или власть налагать или устанавливать какие-либо налоги на здешний народ, будет считаться врагом этой колонии Его Величества^[849].

Вскоре после появления этой дико неточной версии резолюции оппозиция Гербовому акту начала выходить за пределы обычных политических каналов. С середины августа до конца года протесты простых колонистов поражали всех, кто думал (подобно Гренвиллу или Франклину), что американцы подчинятся парламентскому налогообложению, и приводили в недоумение всех (включая Гейджа и колониальных губернаторов), кто должен был реагировать, как только становилось ясно, что американцы не подчинятся.

Стимул к сопротивлению исходил из Уильямсбурга, но именно в Бостоне разговоры перешли в дела. Горстка ремесленников и мелких торговцев там уже некоторое время собиралась как общественный клуб — достаточно долго, во всяком случае, чтобы придумать себе название «Верная девятка». Это были солидные, но далеко не выдающиеся бостонцы. Среди двух винокуров, двух меднолитейщиков, торговца, ювелира, художника, капитана корабля и печатника только двое были выпускниками Гарварда. Трое занимали городские должности, но ни один из них никогда не был в Генеральном суде. По своим политическим взглядам они принадлежали к сельской партии, но после того, как в городе стало известно о «Решении Виргинии», они, похоже, разочаровались в политиках вообще. Об их настроениях можно судить по колонке, которую Бенджамин Эдес, печатник из их числа, опубликовал в своей газете «Бостон газетт» 8 июля.

Жители Виргинии высказались очень разумно…: Их пылкие решения действительно служат прекрасным контрастом для некой прирученной, пузатой, вымазанной мазью бессодержательной вещи, деликатно приукрашенной и называемой «Обращением», которая недавно была отправлена с этой стороны воды, чтобы угодить вкусу орудий коррупции на другой… Нам говорили с наглостью, тем более невыносимой, что мы прикрыты вуалью общественной заботы, что нам не подобает отстаивать свои права в простых и честных выражениях: Нам сказали, что слово «ПРАВО» не должно быть ни разу названо среди нас! Проклиная благоразумие заинтересованных политиков!^[850]