Светило малое для освещенья ночи
Шрифт:
— Тунеядцы, — согласилась золотоволосая.
— А пятнадцатый, может, станет первым, который вырастет, — окружала гостью осторожными доводами Лушка. — Первым будет, понимаешь?
— Первым! — восторженно взметнулась золотая грива. — Правильно — первым! Я знала, что поймешь. Ты и тогда — он же глаза открыл! Этот недоумок… На стене, самый маленький… Он же меня увидел… Один из всех!
Из Лушкиного прошлого мира возник младенческий взгляд, впервые узревший своего властелина, своего Творца, свою Мать… Внутри сжалось пониманием.
Вот и вся болезнь. Вот и всё лечение.
— Только, может, ты ошибаешься? — осторожно спросила Лушка, чуть уклонив взгляд ниже лица золотоволосой, чтобы было понятно, что имеется в виду. — Ведь здесь это не так просто?
— Я всегда точно знаю, — с гордостью возразила золотоволосая. — И всякий раз без ошибки. Да я тебе скажу! Первый раз — я девицей была.
— Первый раз все девицы.
— Дура! Я не про то. Меня на аборт распяли — а я девица. И без всякой вашей подделки. А эти кобели ржали.
— Кто?
— Врачи. Собрались все. Заглядывали, как в кувшин, и ржали.
— Не бери в голову, — попыталась утешить Лушка.
— Так теперь что. Теперь не беру. Было-то как? Мой дурачок меня пожалел, я даже штаны не снимала, а всё равно.
— Так поженились бы.
— Хотели, а нас никак. Несовершеннолетние. Мать меня чуть не покалечила.
Лушка попыталась улыбнуться — чтобы не ухнуть в чужие провалы.
— Не бери в голову… — пробормотала она по-родному. Золотоволосая заморгала часто. С пухлых век свалились две слезины.
— А почему не смеешься? — спросила она, почти приглашая к веселью.
— Не смешно потому что, — объяснила Лушка.
— А другие — с копыт долой…
— Ну и плюнь.
— Я и так… — кивнула золотоволосая и вдруг фыркнула: — А они все хотят!
— Кто?
— Ну, здесь… Все забеременеть хотят, а получится — у меня. Да я тебе скажу… Ну, самое такое скажу, чему и не верит никто… Я после того раза — ну, после самого первого, когда ржали… Я после того не то что… Я от взгляда могу!
— Что можешь?
— Так я же говорю! От взгляда залетаю! Посмотрю на мужика — и готово! Посмотрю — и на аборт! Считаешь, справедливо? Все бабы — как положено, с чувством и по-всякому, а я — и знать ничего не знаю! Ну, представляешь — ни-ни! Одни чистки!
— Ну и подумаешь! — бодро сказала Лушка. — Родила бы одного-другого, а там бы наладилось.
— Так не дают! — вскочила золотоволосая. — Я тогда в эту консультацию — чтобы все по-правильному… Ну, муж и всякое такое… Я же не успевала! Без всякого разговора — бац! Мужик не моргнул, а уже алименты… А женская консультация меня — сюда, и нигде до сих пор не верят, соорудили мне там кремлевскую стену, а толку — шиш… Четырнадцать — видала?
Лушка кивнула, зачарованная. Золотоволосая наклонилась доверительно:
— А тут междусобойчик этот… А, думаю, да сколько можно, хоть попробую.
Тут Лушка не выдержала и впервые то ли за два, то ли за три года согнулась от хохота.
— Тоже ржешь? — мрачно спросила золотоволосая. — Ржете все, а мои четырнадцать — непорочные, а их вычистили! А теперь что — теперь и я, как прочие… Кто теперь непорочного родит?.. Это вы сумасшедшие, а не я!
— Мы… — тихо согласилась Лушка. — И правда — мы… Ты не думай — кто-нибудь опять попытается… Получится когда-нибудь.
— Да, конечно, — сказала золотоволосая, — только я не смогла. Жаль, понимаешь?
— Тебя как зовут? — спросила Лушка.
— Надея… — как-то осторожно произнесла золотоволосая.
— Вот видишь, — сказала на это Лушка.
Надея замолчала, прислушиваясь к чему-то. И вдруг сказала:
— Что-то вижу. Только сказать не могу.
— Я не над тобой смеялась, — сказала Лушка, — а над всем этим… Из-за тебя получилось — если со стороны взглянуть… Вот где дурдом, вообще-то. Не в тебе, а за тобой. Ну, все прочие — идиоты, а ты — нет.
— А я думала — никто мне никогда ничего такого не скажет…
— Я тоже тут не ожидала. Со мной тоже тут говорили… — признала Лушка. — Нигде бы больше не получилось.
— А делать ты можешь? — спросила Надея.
— Не знаю, — сказала Лушка. — Это трудно — сделать то, что надо.
— А что надо — знаешь?
— Чтобы не уменьшаться, — сказала Лушка, — а наоборот.
— Вот, — кивнула Надея, — мне это и надо. Но меня опять уменьшат.
— Не соглашайся, — сказала Лушка.
— А они не спрашивают, — сказала Надея. — Они думают, что лечат. Лечат меня — от меня самой. Я тебе скажу. Я родилась, чтобы рожать, а мне почему-то не дают. Во мне вообще другого нет. Когда я беременная, я сразу нормальная.
— Но если ты про тот сабантуйчик… Ведь это совсем недавно?
— Да я на третий день точно знаю.
— Почему не третий? — удивилась Лупка.
— Ну, первый не в счет, сама понимаешь. На второй — слушаю. Живот слушаю, ноги, руки — везде. Оно везде говорит, а в голове — понимает. Всегда точно без всяких анализов. И про всякую другую могу сказать. За руку возьму и скажу. — Надея взяла Лушку за руку, с сожалением покачала головой. — У тебя нету.
— Нету, — подтвердила Лушка.
— Я их всех проверила, — сказала Надея. — Все пустые. Одна я.
— Не одна, — вдруг возразила Лушка.
— А кто еще? — ревниво удивилась Надея. Лушка промолчала.
— А! — прозрела Надея. — Это партийная? Я ее не считала… Да что у нее может! Партбилет и родится.
— Нет, — тяжело сказала Лушка, — у нее родится совесть.
— Сама отдельно, совесть отдельно — зачем ей? — усомнилась Надея.
— Чтобы когда-нибудь стало вместе, — сказала Лушка.