Свидетель на свадьбе должен быть неженатый
Шрифт:
– Ты чего так завелся?
– Зло ять берет. Я работаю на севере, и все деньги съедает ипотека, а какой-то, в скором будущем полуграмотный инженер будет получать вдвое больше меня и помыкать мной.
– Зато живешь в своей квартире, и никто тебе не указ.
– Если только в этом плане, – Герц замолчал, словно расхотел развивать эту тему и стал переключать каналы. Но через минуту, остывшим голосом, добавил:
– Взяв ипотеку, я добровольно посадил себе на привязь длинною в двадцать лет. Ни тебе нормального отпуска, ни каких развлечений. А я ведь один, даже не связан алиментами. Как же другие люди живут, у которых по несколько детей?
– Я одно не пойму, почему люди прутся на север, та же
– За тем же, что и большинство – в поисках хорошей жизни. Они не понимают, – впрочем, и я не понимал, когда сюда собирался, – что от заработков остался миф, легенда о севере, о неком Клондайке – приехал, быстро заработал и свалил обратно.
– В совдеповские времена, в принципе, так и было. Старожилы рассказывали, с жильем проблем не было. Получали тысячу деревянных и спокойно летали на выходные в Москву, попить пиво. Билет тогда стоил тридцать шесть целковых. Квартиры давали в порядке очереди. Некоторые умудрялись отпираться. И было отчего – если человек соглашался на жилплощадь, это обязывало его отказаться от вахты, то есть не ездить домой. Не маловажен и тот факт, что требовалось привести семью с большухи на ПМЖ.
– О чем я и толкую, я уж не говорю про квартиры. Попробуй сейчас слетать на самолете в простой отпуск – разоришься. Если не льготный отпуск, (льготный отпуск – на севере работодатель по федеральному закону раз в два года оплачивает дорожные расходы), добираешься на поезде. На день нефтяника, в том году, дали всего по три тысячи. С каждым разом урезают.
– Еще один миф – «Газпром». Говорят, что еще там платят нормально. Но туда не попасть. Слышал байку? В «Газпром» нет набора, так как выстроилась очередь из родственников…. Что-то от твоего брюзжания, всегда не по себе становится, аж выпить захотелось. Нужно было все-таки купить чего-нибудь. У тебя случайно нет заначки?
– Не держу в доме алкоголь, – буркнул Герц.
– Как могло придти в голову, запретить продажу алкоголя после восьми часов? На большухе торгуют до одиннадцати.
– А чего ты хотел, у нас губернатор женщина. К тому же, некоторые ночные магазины торгуют из-под прилавка, так что твои жалобы бесплодны…. Знаешь, я вот думаю, почему бы и тебе не взять ипотеку, чем мучиться с сестрой в общей квартире.
– Ты не так давно на севере, как я. Нивагальск похож на маленькую теплую квартиру, богато и безвкусно обставленную. Тесную и душную, с неизменной серостью за окном и на душе. С другой стороны, куда я поеду? Да и дочь здесь. Родители дали понять, что хотят пожить для себя. А на счет покупки на севере жилья, это дело не практичное. Квартиры здесь дорогие, пока есть нефть, но запасы с каждым годом уменьшаются. Лет через десять, когда она полностью иссякнет, квартиры будут менять за шкурку выдры. Нивагальск, как и многие северные поселения, в недалеком будущем ждет судьба города-призрака. С людьми поступили в свое время несправедливо. Зачем было строить города в Богом забытом месте? Летали бы они сюда, как и прежде, по вахте, так нет же, нужно сделать их оседлыми, и за дорогу не надо платить. Рудик, все забываю у тебя спросить, кому ты себя относишь? Твои политические взгляды, имею виду.
– Никому не отношусь. Нет ничего грязнее политики, даже самая продажная девка, нравственно чище и морально выше большинства политиканов. В последнее время, все больше утверждаюсь, что самое справедливое общество – это анархизм. Хотя и это учение, как и коммунизм, утопия.
Герц посмотрел на настенные часы:
– Два часа, будем укладываться. Я на диване тебе постелю.
– Хоть на полу, я непривередливый.
– Может, партийку в шахматы раскатаем?
– С тобой невозможно играть.
– Я одну фигуру уберу, любую, на выбор.
– От этого поражение слаще
#4
В день прилета Ангелины Герц работал, и встречать ее в Сургут не поехал. Нивагальск еще не дорос до своего аэропорта, разве что имелась вертолетная площадка нефтяников на въезде в город. Отпускники, предпочитавшие самолет, вылетали с Сургута или Нижневартовска, соответственно, и встречать прилетающих с большой земли, требовалось ехать туда же, за сто с лишним километров.
Последние дни выдались необычайно знойными. Герц не высыпался, поднимался раньше обычного из-за духоты, вползающая в раскрытые окна, которая к девяти часам утра делает сон невозможным. В Нивагальске лето короткое, иногда и вовсе его не бывает – сплошные пасмурные дни с холодными дождями. Если повезет, лето выдавалось очень жарким. Впрочем, везением для самих северян это не назовешь – кто прожил в этих широтах более семи лет, тот с трудом переносит подолгу высокие температуры.
Герц проснулся в благодатной прохладе и сейчас нежился в постели. За окном пасмурно, моросил унылый дождь, по-осеннему промозгло. Всю ночь, не переставая, шел дождь. Озябнув, Герц зарывался в простыню и снова засыпал. К рассвету окончательно подмёрз, все же окно закрывать не стал, подпер толстым словарем, прикрыв его наполовину, – хотелось насладиться прохладой, после стольких дней жары. Герц достал из шкафа стеганое одеяло, задвинул занавески ниши и снова погрузился в сон.
Утром не осталось и следа от жарких дней, обманчиво казалось, что лето прошло. Было немного грустно и не хотелось вставать, тлилась надежда, что получится переспать эту серость. Пробудившись, Герц мельком взглянул на радиобудильник, на фоне бледного дня отчетливо фосфорицировали зеленые цифры, показывая математическое соотношение, девять к сорока двум.
После тридцати у Герца зародилось ощущение страха перед быстротечностью времени. Горькое осознание в его бесценности, из года в год лишь прибавлявшее темп и невозможности хоть как-то сбавить ритм безжалостного метронома. С каждым годом это чувство крепло, порою зашкаливая до фобий. Боязнь от мысли не успеть дописать нечто важное, и тем самым, не сказать о том, что его так сильно беспокоит.
Позже, приходит второе беспокойство: как будет писаться сегодня. В будние дни, когда мысли погружены в работу, этот страх не так отчетлив и сам собою отступает. У Герца ни раз возникала шальная мысль сменить профессию, найти другое место, где не требуется такого умственного и психологического напряжения, и посветить себя прозе. Работа не всегда позволяла сконцентрироваться на романе, подбрасывая временами неожиданные коллизии. Но бросить и уйти целиком в писательство роскошь не позволительная, и в любом случае означало бы финансовый кризис. И как следствие, не потянув ипотеку, квартиру пришлось бы продать. А другого жилья, ни здесь, ни на большой земле, у него попросту не имелось.
Не хотелось включать телевизор, в постели приятнее нежиться в тишине, слушать дождь, мерно отстукивающий по отливу окна; слушать ритмичное тиканье настенных часов, добавляющее безмятежности и уюта. Страх времени уже преодолен, беспокойство будет ли сегодня писаться, еще не наступило. Приграничное состояние, уже проснулся, но еще удается дремать.
Робкий звонок в дверь, затем продолжительный, осмелевший. Герц не спеша поднялся и прошел к окну, убрал подпирающий словарь, перевел ручку вертикально вверх, и оставил створку под косым углом. Поеживаясь, шлепая босыми ногами по холодному линолеуму, прошел на кухню и закрыл балконную дверь – тянул время, надеясь, что утренний гость не дождется и уйдет. Ничего подобного, звонки стали по-хамски требовательны, с короткими паузами – ранний визитер на слух воспроизводил какой-то бравурный марш.