Свидетель на свадьбе должен быть неженатый
Шрифт:
Герцу любил это место, единственный спорт-паб в городе. Ему нравилась интерьер и чудесное кофе, которое здесь делали. Помещение обшито деревом, две огромные «плазмы» на стене. Повсюду развешаны флаги и шарфы спортивных команд, которые привозил хозяин паба; дарили и посетители, приезжавшие с отпусков. В дни большого футбола или хоккея, не являясь заядлым болельщиком, Герц старался здесь не появляться. В пабе всегда рождалось много идей, легко всплывали нужные образы. Сказанное ненароком за соседним столом слово, с особой тональностью, рождало парой яркие картины. Герц торопился домой, прокручивал мысли в голове, чтобы не забыть. Но переступив порог, все надуманное рассыпалось на мелкие куски, принимая вид бессмысленной мозаики.
Он стал брать собой маленький блокнот, куда записывал рождавшиеся образы и поправки к своему роману. И дело было даже не в алкоголе, – когда писалось, он не прикладывался к спиртному, – уютная обстановка паба располагала к творчеству. Писать удавалось не всегда, если в заведении находилась публика, на строчащего Герца неодобрительно косились. Приходилось прятать карандаш с блокнотом и переходить на смартфон. Он удивлялся, почему в провинции, особенно в маленьких городах, так подозрительно относятся к человеку с карандашом и блокнотом. И ведь посетители паба далеко не забулдыги, заведение пусть не элитное, но и не бюджетная пивнушка. Человек, бессмысленно тыкающий в сенсорный экран, не вызывает подозрений, нежели, когда он что-то записывает на бумаге. О диктофоне и вовсе думать не стоит – человек, бубнящий в девайс, выглядит сумасшедшим.
Он научился делать заметки на салфетках, дополняя их незатейливым рисунком. В «Лидере» всегда приходили свежие мысли, и думалось иначе. Герц был уверен, что и писалось бы здесь легко и плодотворно. Так и поступил. Принес ноутбук, расположился за неприметным столом спиною к выходу и попробовал поработать. Писалось действительно свободно, пальцы вдохновенно отстукивали по клавиатуре, словно играли любимую мелодию на фортепиано. Но несколько оброненных фраз, навсегда лишили желания что-либо здесь писать на ноутбуке.
– Глянь на этого придурка, – послышалась злорадный голос с соседнего столика, – умник какой-то. Сидит тут, понтуется. Печатает что-то.
До Герца не сразу дошел смысл сказанного, и, собственно, в чей адрес подразумевалась реплика. Он оторвался от экрана и взглянул в сторону столика с тремя мужчинами, единственные – вместе с ним – посетители паба. Они не смотрели в его сторону, но было очевидно, в чей огород был брошен камень. Каково читать Хемингуэя, как ему вольготно писалось в парижских кафе, не вызывая при этом ни у кого нареканий.
…После двух стопок думать о серьезной работе не имело смысла. Герц делал заметки на смартфоне, зарисовывал на салфетках размытые образы и пил пиво, пока алкоголь не смешал все мысли и формы. Заметки получались ватными и блеклыми. Думать еще было можно, записывать уже не хотелось.
Наутро Герц невинно опохмелился – переборщил, и наследующий день очнулся снова с больной головой, проклиная свою невоздержанность. На этот раз перетерпел, глотал аспирин и пил кефир. К вечеру немного отпустило, но садиться за роман не было необходимого настроя. Выходить на улицу не хотелось, телевизор к вечеру осточертел, читать, впрочем, тоже не тянуло. Герц по опыту знал, если занять себя чем-то, остатки похмелья пройдут быстрее. По-хозяйски прошелся по квартире, намереваясь в неурочное время устроить уборку. Он не так часто прибирался в квартире, но если и задумывал, делал это с удовольствием.
Последний раз уборкой занималась Соня. Позвонила утром, после десяти, сказала, что скоро зайдет. Он неохотно согласился, решив заодно объявить о предстоящей размолвке. Пока она пылесосила, Герц сидел в кресле и мучительно подбирал нужные слова. Соня посматривала на него с немым вопросом в глазах, будто спрашивала: чего же ты молчишь? Словно сама призывала к серьезному разговору.
Зная, что Герц не любит, когда трогают его записи и заметки на столе, она не нарушала порядка, в котором они лежали. Смахнув пыль, возвращала
В тот день, видя хорошее настроение у Сони, он так и не решился сообщить о своем желании расстаться. Наблюдая за хозяйственной Соней, он в который раз задумался, чего же ему не хватает? Соня домовитая, вкусно готовит, одевается пусть скромно, но с претензиями на стиль. Неплохо зарабатывает, правда об этом, Герц мог судить косвенно. Никак не проявляются злосчастные женские дни. Не ворчит, возможно, потом отыграется и компенсирует с лихвой. И дело даже не в том, что у нее есть ребенок от прежнего брака.
Герц не сразу понял природу зародившегося чувства – беспричинного раздражения. Думал – пройдет. Не прошло, наоборот, с каждым разом, это неприятное ощущение принимала новые, неприглядные формы. Можно было предположить, что не стало общности интересов. Сначала знакомства было любопытно узнавать друг друга, но Соня как-то быстро исчерпала ресурс загадочности, вроде как выговорилась и стала тривиальной, хозяйственной, в меру сексуальной, домашней женщиной.
Соня пренебрегала любое проявления романтики, считая, быть может, неуместным в их возрасте. Безэмоционально реагировала на подарки, воспринимала цветы как ненужную и неизбежную формальность. Нервировало и то, что она воспринимала писательство Герца, как пустую трату времени, пусть и никак не высказывалась по этому поводу.
Когда она занималась уборкой в его квартире, – к этому делу она подходила обстоятельно, на весь день, – Герц не мог сосредоточиться на романе. Пробовал писать на балконе или кухне, но возня в квартире, рев пылесоса, звон посуды не позволяло ему сосредоточиться. Очень скоро, в ее присутствие и вовсе пропало желание писать, даже когда она не отвлекала.
Приступая к очередной главе, Герц всегда испытывал недовольство собой, из-за страха перед чистым листом бумаги, и как следствие порождение этой боязни – нарастающее раздражение. Если затянуть и вовремя не справиться с этим состоянием, оно может поглотить целиком и день будет испорчен. Но главный страх, что не будет писаться и после. Герц давно перестал верить во вдохновение, как в нечто посланное сверху. Вдохновение – это исключительно полная концентрация, плюс собственный талант. Все же, в те дни, когда мучительно не писалось, и он изводил себя от бессилья, Герц мысленно вопрошал к небесной канцелярии: «Господи, за что?!» Творческий застой, длившийся более двух дней, мог перейти в загул. К счастью, летом писалось легко, и кризисных дней было не так много. Писателем, тем не менее, он себя не считал, до тех пор, пока не издаст книгу и не получит признания.
Странное дело, отстрадав похмелье, – с каждым годом Герц отходил все труднее, сказывался и северный климат, – писалось живее. Мозг словно перезагружался, сбрасывая ненужные переживания и терзания о бесплодности своего сочинительства. Прояснялась мысль, образы проступали отчетливее, легче давался слог, живее вырисовывались персонажи, описания становились рельефнее.
Каждый раз, прежде чем садиться писать, Герц начинал с разбора скопившихся записей и заметок, что позволяло разогреть мысли и подготовиться к нескольким часам непрерывной работы. Черновой вариант всегда писал от руки в блокноте формата А5. Если много раз зачеркивалось, страница переписывалась заново. Затем набирал на компьютере или ноутбуке, все зависело, за каким столом это делалось лучше. Увлекаясь романом, дымил трубкой в квартире. Трубочный табак не оставлял такого затхлого запаха как сигареты.