Свободное движение и пластический танец в России
Шрифт:
Московская школа Айседоры Дункан
История школы, которую Дункан при поддержке советского правительства открыла в Москве в 1921 году, хорошо известна – к ней не раз обращались и ее непосредственные участники, и историки [293] . Пожалуй, менее знаком «дружеский шарж» Юрия Анненкова – художник часто бывал в особняке на Пречистенке, где размещалась школа:
…в зале, завешанной серыми сукнами и устланной бобриком, ждут Айседору ее ученицы: в косичках и стриженные под гребенку, в драненьких платьицах, в мятых тряпочках – восьмилетние дети рабочей Москвы, – с веснушками на переносице, с пугливым удивлением в глазах. Прикрытая легким плащом, сверкая пунцовым лаком ногтей на ногах, Дункан раскрывает объятия, как бы говоря: придите ко мне все труждающиеся и обремененные! Голова едва наклонена к плечу, легкая улыбка светится материнской нежностью. Тихим голосом Дункан говорит по-английски:
293
См.: Шнейдер И. Встречи с Есениным. Воспоминания // Айседора Дункан / Сост. С.П. Снежко. Киев: Мистецтво, 1989. С. 217–318; Дункан И., Макдугалл А.Р. Русские дни Айседоры Дункан и ее последние годы во Франции. М.: Московский рабочий, 1995; Лахути Г.Г. Айседора Дункан: круги на воде // Московское действо / Сост. И.Е. Сироткина. М.: Комитет по культуре, 2005. С. 57–61; Dikovskaya L., with Hill G.M.F. In Isadora’s Steps: The Story of Isadora Duncan’s School in Moscow, Told by Her Favourite Pupil. London: Dance Books, 2008.
– Дети, я не собираюсь учить вас танцам: вы будете танцевать, когда захотите, те танцы, которые подскажет вам ваше желание, мои маленькие. Я просто хочу научить
– Детки, – переводит Грудский, – товарищ Изадора вовсе не собирается обучать вас танцам, потому что танцульки являются достоянием гниющей Европы. Товарищ Изадора научит вас махать руками, как птицы, ластиться вроде кошки, прыгать по-лягушиному, то есть в общем и целом подражать жестикуляции зверей… [294]
294
Анненков Ю.П. (Б. Темирязев). Повесть о пустяках. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2001. С. 268–269. Эта цитата приводится также в работе, где собрано более всего документов об истории школы: Маквей Г. Московская школа Айседоры Дункан (1921–1949) // Памятники культуры: Новые открытия / Сост. Т.Б. Князевская. М.: Наука, 2003. С. 326–475. «Товарищ Грудский» – И.И. Шнейдер, который до того, как стать переводчиком и администратором в школе Дункан, работал в Наркоминделе. Критик Николай Львов называет его подход «интуитивным и сентиментальным», цитируя самого Шнейдера: «Метод преподавания Дункан основан на подражании движениям природы. Смотрите, как плещет ручеек, как летит бабочка, как играет молодое животное, и подражайте им» (Львов Н. Выступление школы Дункан // Правда. 15.09.1922).
Открытие школы во время Гражданской войны, разрухи и голода кажется почти невероятным. Нужно было, чтобы Айседора, не испугавшись рассказов о каннибализме и зверствах большевиков, приехала в Россию. Нужно было, чтобы советские начальники захотели ей помочь и дали помещение для школы в пораженной жилищным кризисом Москве. Нужно было кормить, обогревать и учить детей. Проще всего оказалось увлечь их танцем – для тех, кто занимался в школе в течение испытательного периода, но не был отобран, это стало настоящей трагедией. «Дунканята» жили, учились и плясали вместе, летом выезжали за город – чтобы «дышать, вибрировать, чувствовать» в гармонии с природой, но еще и чтобы запастись картошкой и выступлениями подработать на школу. Поддержка правительства ограничивалась помещением, все же остальное – еду, электричество, отопление – школа должна была оплачивать сама; она стала одной из первых «государственных студий на хозрасчете» [295] .
295
Айседора Дункан в России [В школе Дункан] // Зрелища. 1923. № 59. С. 10–13; После смерти Дункан Луначарский покаянно писал: когда Айседора «протягивала нам все свои силы, всю свою жизнь и пыталась собирать тысячи рабочих детишек для того, чтобы учить их свободе движений, грации и выражению высоких человеческих чувств, мы могли только платонически благодарить ее, оказывать ей грошовую помощь и в конце концов, горестно пожав плечами, сказать ей, что наше время слишком сурово для подобных задач» (А.В. Луначарский в сб. «Гул земли» (1928), цит. по: Маквей Г. Сергей Есенин и Айседора Дункан // Русский альманах. Париж, 1981 [электронный текст, URL:).
Не об этом мечтала Айседора. Ей хотелось создать «великолепный социальный центр», хотелось «искусства для масс» [296] . Но из-за нехватки средств школа вырождалась в театральную труппу, гастролируя по всей России. Чтобы дать детям возможность учиться, летом 1924 года Айседора отправилась в утомительное турне по Поволжью и Средней Азии. По возвращении в Москву ее ждал сюрприз – вместо нескольких десятков девочек ее встречала «масса одетых в красные туники детей, всего более пятисот». В ее отсутствие ученицы школы стали по приглашению Подвойского заниматься с другими детьми на площадке строящегося Красного стадиона. Теперь, собравшись под балконом особняка на Пречистенке, они кричали Айседоре «ура», танцевали и подымали руки в товарищеском приветствии. Оркестр играл «Интернационал»; Айседора с балкона улыбалась детям и махала красным шарфом [297] . Слегка утешенная этим приемом, она отправилась за границу, чтобы заработать денег для школы. В Россию Дункан больше не вернулась. Оставшаяся без средств и вынужденная добывать себе пропитание, школа из питомника чистых душ скоро превратилась в концертный ансамбль.
296
Дункан А. Движение – жизнь // Изадора Дункан. М.: Изд. Школы Дункан, 1921. С. 1.
297
Цит. по: Дункан И., Макдугалл А.Р. Русские дни Айседоры Дункан. С. 174.
После отъезда Айседоры школу возглавила ее ученица и приемная дочь Ирма, администратором был женившийся на ней секретарь Дункан Илья Шнейдер. Как и Айседора, Ирма выступала с сольными концертами. Критика отмечала выразительность, простоту и благородство ее движений. Правда, на фоне «электрифицированной повседневности» ее танцы казались пройденным этапом, но признавались «здоровыми и ценными» – да и как же иначе, если школу благословили Подвойский, Луначарский и сам Ленин [298] . В концертном репертуаре были «танцы красной туники», которые поставила еще Айседора на песни «Интернационал», «Смело, товарищи, в ногу», «Дубинушка», «Варшавянка». В некоторых из них девушки и танцевали, и пели. Школа много гастролировала, добравшись до Китая. Специально для этого турне были поставлены танцы «Памяти доктора Сунь Ятсена», «В борьбе за народное дело ты голову честно сложил», «Гимн Гоминдана» и «Танец китайских девушек». К десятилетию революции Шнейдер отчитывался о предложенных школой «стандартах» новых праздников – Октябрин и гражданской панихиды. Тогда же, в 1927 году, обсуждалось будущее студии. Медики придирались к нарушениям норм гигиены – дети поют, лежа на полу. В ответ Ирма отрезала: «Дети должны глотать пыль, как глотают угольную пыль рабочие Донбасса». Было решено, что школа-студия останется в качестве «лаборатории героических мотивов» [299] . В 1929 году, после отъезды Ирмы, школа стала называться «Концертной студией Дункан». В таком виде она просуществовала еще два десятилетия и закрылась – отчасти в результате ареста Шнейдера, отчасти потому, что первые ученицы выросли и покинули труппу. Более же всего из-за того, что – по словам самой Дункан – ее искусство «было цветом эпохи, но эпоха эта умерла» [300] .
298
См.: Львов Н. Ирма Дункан // Зрелища. 1922. № 4. С. 16.
299
Чтобы поддержать школу, руководители Хореологической лаборатории РАХН предложили вести в ней исследования по «архитектонике группового танца» и «рекламным и агитационным танцам»; см.: РГАЛИ. Ф. 941. Оп. 17. Ед. хр. 14. Л. 76; Ед. хр. 15. Л. 149.
300
Цит. по: Маквей Г. Московская школа Дункан. С. 377.
«Остров танца» Николая Познякова
Как Вера Майя и Лев Лукин, Николай Степанович Позняков (1878–1942?) готовился стать концертирующим пианистом. Но в год, когда он заканчивал консерваторию, в Россию приехала Дункан. Николай увлекся движением – занимался балетом в школе Мордкина, шведской и сокольской гимнастикой, изучал пластику по античной скульптуре, живописи Ренессанса и по изображениям на иконах. Его самого писал Константин Сомов. Танцевал он в салонах и на литературных вечерах, восхищая зрителей пластикой, музыкальностью и красотой: его «красивое тело было прикрыто только замотанным на бедрах муслином» [301] . Первое выступление для широкой публики состоялось в 1910 году в петербургском Доме интермедии. После революции Позняков оказался в провинции: зарабатывал уроками музыки, в 1921 году организовал студию ритмопластики в Харькове, где поставил свои первые групповые композиции на музыку Бетховена, Шумана и Шопена. Перебравшись в Москву, он вел занятия в Институте ритмического воспитания и вновь организовал студию – выступать она начала весной 1923 года, а уже в августе 1924 года была закрыта вместе с другими частными школами танца [302] . Познякова приютила Хореологическая лаборатория РАХН, ставшая на время центром современного танца:
301
Чернова Н.Ю. Касьян Голейзовский: школа миниатюр // Мнемозина: Документы и факты из истории отечественного театра ХХ в. Ист. альманах. Вып. 2. М.: УРСС, 2006. С. 340.
302
См.: ГЦТМ. Ф. 517. Ед. хр. 133. Л. 29.
303
См.: РГАЛИ. Ф. 941. Оп. 17. Ед. хр. 11. Л. 10–14.
Идейно Позняков был близок Льву Лукину – они говорят почти одними и теми же словами. На первое место он также ставил музыку и индивидуальность: «Я должен знать учащегося, его вкусы, склонность, психические уклоны, должен видеть его всего, как он есть в движении. Движение скажет больше слова» [304] . Фиксированный тренаж в его системе отсутствовал, обучение строилось на «импровизации побуждающей и вольной». Учащиеся брали маленькие музыкальные отрывки, и постепенно их импровизации обретали форму, превращаясь в законченные танцевальные этюды. Цель – «чистый танец», не признающий никаких штампов, бесконечно разнообразный и пластичный. В этих «полуимпровизационных упражнениях, – писал Позняков, – [человек] может быть некрасив, неуклюж, безобразен, но, будучи самодеятельным, цельным, он поможет себе, поможет мне выяснить материал духовный и физический, каким обладает» [305] . Главное в импровизации – связь с музыкой: «Музыка пронизывает тело. Оно звучит, поет, живет в ритме». Такое «ритмизованное выточенное тело… претворит в себе самом краску, поэзию, музыку [и] в лучший час создаст свою гармонию, грядущий стиль» [306] .
304
См.: ГЦТМ. Ф. 517. Ед. хр. 133. Л. 70–72.
305
См.: РГАЛИ. Ф. 941. Оп. 10. Ед. хр. 433. Л. 16.
306
Там же.
Переход из петербургских салонов в стены советского учреждения не мог быть гладким. Символистские вещи Познякова «Умирающая львица», «Вещая птица», его танцы без музыки теперь называли «цветами идеалистического мировоззрения, взрощенными в эстетских оранжереях хорео-секции» [307] . Работая в РАХН и в секции пляски Всесоюзного совета физкультуры, Позняков почти перестал ставить танцы и занялся теорией. Но когда в 1932 году в Центральном парке культуры и отдыха была создана «массовая школа искусств», он вместе с коллегой по секции пляски Евгением Викторовичем Яворским стал вести в ней секцию художественного движения, позже преобразованную в Школу сценического танца. При секции сложился театр, сценой которому служил островок посреди Голицынского пруда, а зрители располагались на берегу [308] . «Остров танца» стал лебединой песней Познякова. Первый показ состоялся в 1934 году; в программу входили «Динамический этюд», «Этюд на мягкость», «Этюд с луком» и другие, которые Позняков, по-видимому, сочинял как упражнения для тренажа. Ставил он и концертные номера: «Козленок» на «Песню без слов» Мендельсона, «Мартышку и очки» – на «Картинки с выставки» Мусоргского, «Этюд с воображаемым мячом» на Скерцо из Второй сонаты Бетховена. Профессиональный музыкант, Позняков тщательно продумывал «оркестровку» своих композиций: инструментальные партии были разложены по исполнителям, каждая нота передана в движении. В 1935–1936 годах театр поставил спектакли «Руслан и Людмила», «Сказка о царе Салтане», «Кащей Бессмертный» на музыку Римского-Корсакова; танец и пение в них были слиты и вместе подчинены музыке [309] . В 1937 году ритмопластическое отделение Школы сценического танца было закрыто, учащиеся переведены на отделение классического балета. Яворского арестовали, и годом позже он умер на Колыме. Позняков скончался в Москве в начале войны.
307
Ли [А.А. Черепнин]. Теория и практика под Госфлагом // Зрелища. 1924. № 83/84. С. 8–9.
308
См.: Суриц Е.Я. Николай Степанович Позняков. Работа в ГАХН и на ритмопластическом отделении «Острова танца» // Искусство движения. История и современность / Под ред. Т.Б. Клим. М.: ГЦТМ, 2002. С. 47–56; Суриц Е.Я. Н.С. Позняков и Е.В. Яворский. Работа в области теории и практики танца // Вопросы искусствознания. 1998. № 1. С. 318–328.
309
См.: Топоровский Я. В начале было тело. Человек Запада // Еврейское слово. № 34 (307), 2006 [электронный текст, URL:.
«Искусство движения» Валерии Цветаевой
Сводная сестра поэтессы Марины Цветаевой, Валерия Ивановна Цветаева (1883–1966) занялась танцем довольно поздно, но искусством интересовалась всегда. Она была музыкальна, пела, рисовала; окончила Высшие женские курсы В. Герье. От отца – профессора Московского университета, создателя Музея изящных искусств – Лёра, как ее звали в семье, унаследовала страсть к коллекционированию. В женской гимназии Е.Б. Гронковской, где преподавала, она устроила настоящий музей «национального искусства и быта», экспонаты для которого привозила из путешествий по Крыму, Кавказу, Финляндии. В 1912 году, вооружившись «путеводителем профессора Сапожникова», она в одиночку отправилась на Алтай [310] . Движением она занялась уже позже – в немецкой школе Дункан и студии Людмилы Алексеевой. Когда в революцию гимназия Гронковской закрылась, Цветаева полностью переключилась на пластику и в 1920 году открыла собственную студию. Занимались в помещении ВХУТЕМАСа, сдвинув в сторону мольберты. Урок пластического движения вела сама Цветаева; на нем «учащиеся не просто осваивали танцевальные движения, а настраивались на особый, возвышенный лад для приобщения к таинствам искусства» [311] . Так, вероятно, преподавали в школе Дункан в Дармштадте. Подобно Айседоре, Цветаева требовала, чтобы физическому движению предшествовало движение души: «она объясняла, например, что, прежде чем совершить прыжок, надо внутренне вознестись, ощутить себя в полете» [312] .
310
См.: Невзорова И. «Привычка быть исправной» // Простор. 2008. № 4 [электронный текст, URL:; Соснина Е.Б. Музы Трехпрудного переулка. Неизвестное о семье Цветаевых в письмах, фотографиях, документах. М.: Дом-музей Марины Цветаевой; Иваново: Референт, 2005.
311
Кириллов В. Из прошлого нашего искусства: Цветаевские курсы [электронный текст, URL:.
312
Там же. Ия Леонидовна Маяк, которую ее мать отвела заниматься к Цветаевой, рассказывает, что та движения не показывала, а объясняла, – но так, что было абсолютно понятно, что требуется.
В 1923 году ее студия «Искусство движения» получила статус государственной и поэтому смогла избежать участи, вскоре постигшей частные школы танца. Цветаева назвала ее «профшколой современного сценического движения» и предполагала – как и Инна Чернецкая – готовить в ней «синтетических актеров». Кроме пластики в школе преподавали акробатику, жонглирование, «эксцентрику», то есть клоунаду, а также пантомиму, классический станок и ритмику [313] . Цветаева собрала звездный состав педагогов: класс балета вела солистка Большого театра Евгения Долинская, уроки актерского мастерства – Рубен Симонов, акробатику – педагог циркового училища Сергей Сергеев, жонглирование – не менее известный в цирковых кругах Виктор Жанто. Одна из учениц вспоминала, что когда они с подругами участвовали в цирковых массовках, постановщик с одобрением узнавал «цветаевскую школу»: «девушки все могут» [314] .
313
См.: ГЦТМ. Ф. 517. Ед. хр. 136. Л. 36; о студии В.И. Цветаевой «Искусство движения» см.: Шереметьевская Н. Прогулка в ритмах степа. М.: Печатное дело, 1996. С. 62.
314
Ирина Вавилова цит. по: Кириллов В. Из прошлого нашего искусства.