Сводный монстр

Ветрова Роза

На спотыкающихся ногах делает шаг назад, пытаясь застегнуть ширинку, затем попасть ремнем в шлейку, что кажется трудновыполнимой задачей. Кое-как это делает и, словно не веря, продолжает двигаться назад спиной. Утыкается лопатками в дверь ванной и оживает. Стараясь не смотреть на Веру, хватает свои горнолыжные штаны и куртку, а затем на ватных ногах подходит к комоду. Ящики по-прежнему открыты. Открывает крышку жестяной коробки и привычным движением, зажимая одежду подмышкой, хватает в кулаки пару горстей стекла, не чувствуя боли, не чувствуя того, как вспарывается грубая мозолистая кожа на ладонях. Высыпает в карманы куртки и

в последний раз оглядывается на Веру. Зажмуривается от увиденного.

Девушка подтянула к себе ноги, свернулась в эмбрион и больше не двигалась. Застыла, замерла, прикрывая руками наготу. От увиденного разрывало на части, чудовище утробно скулило и царапало грудь, словно это не оно сейчас вытворяло с ней зло.

Прикрывая глаза веками, бросился вон из комнаты, оставляя свою жертву лежать поломанной игрушкой на кровати, желая исчезнуть и раствориться в упавшей на горы ночи.

В гараже Макс высыпал мелкие осколки в свои массивные сноубордические ботинки, в каждый по горсти. Все было привычным, правильным, нужным. Все это он уже делал, поэтому знает, что сейчас станет легче. Физическая боль всегда вытесняет душевную. Пусть и была эфемерной, но она спасала.

Прямо в гараже переоделся в захваченную с собой одежду, обул ботинки. Даже не поморщился, ощущая ступнями, как впиваются в кожу и режут острые осколки. Эта знакомая боль была ему нужна. Схватил окровавленными ладонями свою доску, позволяя выцарапанному дереву впитать в себя алые капли, и пошел вверх по узкой тропинке. Шаг за шагом наказывая себя за содеянное.

На небе прячутся звезды, стоит глубокая ночь, все подъемники, конечно же, не работают. Но ему лишь нужно было добраться до охотничьего домика, от которого в кармане лежал ключ.

Хотелось исчезнуть, затаиться в дальнем углу, рвануть в Мюнхен, в старую квартиру, где он жил с матерью. Утонуть в себе, своей неправильности, аморальности. Он бы никогда не смог действительно причинить себе вреда, он был слишком труслив для этого, и от осознания этого он лишь размашистее шагал, ощущая долгожданную боль в ногах. Так уже лучше.

Вернуться сейчас и посмотреть Вере в глаза сродни самой жестокой смерти. Ненависть было легче пережить, он ощущал ее каждой клеточкой своего тела, ощущал языком, когда целовал ее, чувствовал носом, видел глазами. Куда хуже ее разочарование и отчуждение, словно он для нее исчез навсегда из этого мира, память стерла его имя, лицо и очертания. Он боялся заглянуть в ее глаза и увидеть это. И как все исправить он не знал. Знал лишь, что очень сильно облажался.

И все, к чему он стремился, эта долгая терапия, нудные письма… все не имеет никакого значения, не играет роли, потому что он не просто вернулся в самое начало, он уничтожил все вокруг себя.

И ему даже хотелось сбежать отсюда, спрятаться и постараться начать все заново. Как последнему вероломному трусливому ничтожеству. Но он не мог бросить ее одну здесь. Не после того, что он с ней сделал. Или просто по-прежнему цеплялся за любой шанс быть рядом, искать предлог, как ни старался отдалиться, все рано хотел дышать с ней одним воздухом.

Больной ублюдок. Это он. Хотел размозжить Эрвину голову, когда увидел того у ее ног, пытающегося задрать ее свитер, пока она слабо отбивалась. Конечно, говнюк сильнее, чем она. Сдерживал себя изо всех сил, доктор Шеффлер рассказывал ему много методик, как унимать гнев. Чтобы не сжечь все вокруг себя дотла, не

уничтожить и не растереть в пыль. Потому что именно это он хотел сделать с Эрвином. Крошить кулаком его зубы, заставить давиться своей кровью. Но Макс пытался, из всех сил пытался оставаться хладнокровным, равнодушным. Это лучше всего помогает успокоиться — когда ты не переживаешь чужие эмоции. Ему хватало своих. И он просто подошел к Эрвину и спокойно сказал ему, что если он сегодня же не уберется из этого отеля, то завтра утром Макс сломает ему нос и обе руки. Он не шутил, и это были не пустые угрозы. Эрвин знал.

В свое время он познакомились на соревнованиях по сноубордингу в Германии, Макс тогда, как обычно, забрал первое место, а Эрвину досталось второе. Тот сильно злился, это было заметно, но вечером они все вместе, с кучей другого народу отмечали конец соревнований в баре. Они разговорились, потом завязалось что-то вроде дружбы. Это было само собой, они вращались в одних и тех же тусовках, известных своими умениями и достижениями, часто пересекались на разных соревнованиях, хотя Макс дальше Германии и Австрии не ездил. Это было условием отца.

Макс не имел права злиться на Эрвина. Он сам закончил им начатое. Это не Эрвин насиловал, а Макс. Вот их разница. Пусть и под угрозой, но тот остановился. А он не смог, хотя она умоляла.

Он дошел до охотничьего домика, немного задыхаясь от подъема. Как назло сегодня стекла он почти не чувствовал, душевная боль от чувства вины перевешивала, и все это теперь казалось бесполезным и бессмысленным, потому что перед глазами стояла Вера, точнее она лежала… распятая им, униженная и истерзанная.

Зарычал, кусая щеку изнутри, чувствуя вкус металлической крови. На какое-то мгновение почувствовал себя лучше.

Его жизнь сильно поменялась в шестнадцать лет, в одно мгновение. Нет, это были не те злополучные два дня в пригороде Мюнхена, когда отец привел в дом новую женщину, которую он уже видел много раз, и девчонку-подростка с широкой улыбкой, светлыми волосами и нежно-зелеными глазами.

И в то время, как отец вежливо представлял ему новую семью, земля на могиле матери еще только начинала оседать и крепчать, а венки облазить из-за мешанины солнца и дождя. Это давало веский повод смотреть на улыбающихся гостей с ненавистью. Они знали, что похороны были не так давно, но им хватило наглости вломиться в дом со своими счастливыми улыбками, ворохом чемоданов и этой якобы дружелюбной жалостью, участием по отношению к нему. Он просто хотел, чтобы они исчезли из этого дома, не видеть их беззаботные лица, потому что в тот миг вся его жизнь превратилась в сплошное черное пятно.

Все началось раньше, когда мать отправилась в клинику на обследование, а отец привел в их дом эту женщину.

Достав из охотничьего домика накрытый брезентом снегоход, он бросил доску назад и закрепил ее специальным тросом. Затем выкатил наружу, сел и завел. Мотор утробно заурчал, и снегоход рванул вперед по заснеженной тропинке, прямо к вершине горы. Макс НЕ насиловал ее тогда, когда они был подростками. Она была совсем мелкой и наивной, еще девочкой. Но он не отказал себе в удовольствии напугать ее. Ему было плевать на ее обнаженное тело, но, вытянув в руке огромный осколок, он заставил ее это сделать. Снять с себя все, до единого клочка. Она тряслась и беззвучно плакала, потому что приставленный к ее шее осколок царапал нежную тонкую кожу.