Свое время
Шрифт:
Как же я любил этого молодого, загорелого, откуда этот загар в марте, спокойного и веселого парня. Надо, обязательно надо достать билеты на лучший хоккей и принести ему.
Глава двадцать вторая
– -===Свое время===-
Глава двадцать вторая
Выходной день получился длинным, потому что надо было рано утром проголосовать самому и поспеть на дежурство в агитпункте. В школе, что неподалеку от нашего издательства, царила торжественная, праздничная и в то же время деловая, годами отработанная атмосфера процедуры
Ян Паулс - руководитель нашего агитколлектива, здороваясь, задержал мою руку в своей:
– Что в суде?
– Нужны два билета на хороший хоккей.
– О"кей, учтем.
– Шучу. Суд через неделю.
– Ну, что ж, хорошо бы нашему теляти да волка забодати... Валера, здесь пока в тебе особой нужды нет, иди отдохни. Наши в школьном биокабинете, по коридору третья дверь направо.
Я прошел за портьеры, отгораживающие столы регистрации, урны, кабинки для избирателей, отворил третью дверь и обмер - мне в лицо скалился скелет. Сдвинутая набок шляпа, одна глазница перевязана платком, в челюстях зажата сигарета.
В классе раздался хохот.
– Дураки вы все, и шутки у вас дурацкие, - проворчал я, щелкнул скелет по черепу и пошел по проходу между партами в конец кабинета, здороваясь по очереди с каждым. Сработала привычка, оставшаяся со школьных лет, я всегда сидел на "камчатке", то ли из-за своего длинного роста, то ли от застенчивого характера, и я сел за последнюю парту.
Кто-то дремал, положив голову на руки, кто-то вполголоса разговаривал, кто-то разглядывал гербарии, развешанные ровными рядами на стенах.
Появился Ян:
– Здравствуйте, дети!
– он прошел к учительскому столику, достал из внутреннего кармана пиджака записную книжку, уткнулся в нее, сняв пенсне.
– Так... Кто у нас давно не отвечал?.. Ветлугина, Истомин, к доске.
Мы со Светланой поднялись со своих мест в разных концах кабинета и подошли к Яну.
Выжидающе посмотрели на Яна. Действительно, совсем как школьники.
– Возьмите урну. Вот здесь указаны адреса. Находятся все неподалеку. Эти избиратели просили прийти к ним домой. Проверяйте паспорта перед тем, как выдать бюллетени.
Я взял урну - деревянный, обтянутый кумачом, продолговатый ящик с прорезью, бестолково повертел его в руках. Что же, так и идти с ним по улице?
– Подожди-ка, у меня сумочка для продуктов есть, - отобрала у меня урну Светлана.
Мы затолкали ящик в авоську.
Авоська... Говорят, что это чисто московское слово, появилось во время войны или сразу после отмены карточек. Идешь в город - возьми авоську, авось чего-нибудь прикупишь по дороге. Нынешнее житье, конечно, не сравнишь с теми временами, но авоська -
На улице влажный, оттаявший воздух, стены домов в мокрых пятнах, монотонно захлебывающийся говорок в водосточных жестяных трубах, слякотный, растоптанный снег.
– А ведь весна, Валера, - глаза у Светланы блестели, она улыбалась
Ручьем весна.
Рекой весна.
Войной весна.
Трубят зарю зеленые войска.
И сердце стукает в висках.
А женщины
теряют шпильки
и распускают волосы,
теряют головы
и на высоких каблуках
танцуют по просохшему асфальту,
и маникюрят пальчики,
и застывают мальчики,
как в столбняке,
и нервно крутят пальцами,
и отирают лбы в испарине.
Мужчины замирают в шаге,
а женщины, 0 1как 0 1маги,
а женщины,
как маги...
– Как ты умудряешься все это запоминать?
– засмущался я, удушливо краснея.
– Мне нравятся твои стихи, - просто сказала Светлана.
– сами запоминаются. А новых у тебя нет?
– Как-то не до стихов было. Вот киносценарий написал. Фантастический. "Планета пустынь". Про любовь.
Со Светланой мы могли часами говорить о прочитанных книгах, виденных фильмах, спектаклях, выставках... Это о ней, о Светлане, кто-то анонимно позвонил Тамаре.
– Фантастика? Про любовь?
– рассмеялась Светлана.
– Не представляю. Так не бывает.
– Бывает. В искусстве все бывает, если только оно настоящее. Неподдельное.
– А вот что значит настоящее и ненастоящее искусство?
– уже всерьез спросила Светлана.
– Разве есть ненастоящее искусство? Это же алогизм.
– Пришли. Нам, кажется, сюда, - посмотрел я в бумажку с адресом.
По длинным крутым маршам старого дома мы поднялись на третий этаж. Позвонили в высокую дверь. Не сразу загремели засовы, цепочки, замки. Дверь распахнулась, вынеся волну застоявшегося воздуха, запахи кухни, нафталина. В ноги бросился, толкаясь, бесцеремонный лохматый пес.
– Той, на место, - лениво шуганул пса невысокого роста мужчина. Лысина, волосатая грудь, майка, полосатая шелковая пижама, шлепанцы на босу ногу.
– Проходите. Проходите, пожалуйста, - пригласил он.
– Мы ждем вас с утра.
В комнате неметено, на столе большая черная сковорода, куски хлеба, тарелки с остатками завтрака, чашки с недопитым чаем. Орет телевизор.
– Кто там?
– выглянула из кухни пожилая женщина в фартуке, с длинным ножом в руках. Смерила нас, даже не нас, а наши ноги, подозрительным взглядом.
– Успокойтесь, тетя, - сморщился, как от зубной боли, лысенький. Это к папе. С избирательного участка. Сегодня же выборы. местных депутатов.