Сволочь
Шрифт:
— Товарищ майор, — не выдержал я однажды, — вы бы и нам для поднятия боевого духа по сто граммов оформили…
— Не борзей, боец, — ответил пропагандист, вколачивая в рейку гвоздь и дымя папиросой. — Страна, сука, борется с пьянством каждым гребаным постановлением, а ему, бляха, сто грамм приспичило.
— Просто от вас так вкусно пахнет.
— Вот и нюхай, сука, молча. Салатаев, екарная цепь! Что за хезню испражнили твои абрекские руки?
— Гдэ, товарищ майор?
— Тебе сказать где? Это ж, бляха, уже политическая диверсия! Ты что написал вместо «Двадцать шестого съезда»? Это кто у тебя
Начальник клуба в наших трудовых подвигах участия не принимал, поскольку руки у него, по словам Чагина, росли из такого места, которое и жопой-то назвать совестно. Он с весьма озабоченным видом носился по полку, обеспечивая нас материалами и обедами, которые доставлялись прямо в клуб. Чагину, естественно, полагался обед из офицерской столовой, но он заявил, что будет питаться, как и мы, с солдатской кухни. Поначалу я воспринял это как красивый жест, но когда узнал Чагина поближе, понял, что он попросту не мог работать бок о бок с солдатами и есть по-особому. Нам это, во всяком случае, пошло на пользу, потому что повара, узнав, для кого, в частности, предназначен обед, вылавливали в котле куски получше, а порции делали двойными. Отведав солдатских харчей, пропагандист был приятно удивлен. По его словам, он всегда знал, что солдат кормят дерьмом, но никогда не подозревал, что так обильно.
На рассвете седьмого ноября труды наши были благополучно завершены. Начальник клуба пригнал из казарм с десяток бойцов, те подхватили стенды и поволокли на плац, а Чагин, начальник клуба и мы с Глебом поковыляли следом. На плацу нас уже поджидал замполит Овсянников, бодрый, свежевыбритый и облаченный по случаю праздника в парадный мундир.
— Майор, — с неудовольствием заметил он Чагину, — ты в каком виде? Ты что, бухал всю неделю? Почему не в парадной форме?
— Виноват, товарищ подполковник, — ответил Чагин. — Только что работу закончили.
— Нужно правильно организовывать труд, — заявил Овсянников, — тогда и авралов не будет. Ну-ка подсоби… Да не ты, пусть старлей немного разомнется, а то щеки уже наел, как у хомяка.
Он ухватил один из стендов с правой стороны, начальник клуба едва успел подхватить с левой, они приподняли его и поднесли к стойкам сбоку от трибуны.
— Эй, художник, новенький, иди-ка сюда, — подозвал меня замполит, явно гордясь своей трудовой лептой. — Ровно держим?
— Правый край чуть выше, — сказал я.
— А теперь?
— А теперь левый.
— А так?
— Левый чуть пониже.
— Ровно?
— Не совсем.
С меня вдруг слетела усталость последних трех суток, сменившись необъяснимым приступом вдохновения. Увлекшись, я командовал подполковнику и старшему лейтенанту: «Выше! Ниже! Левый угол! Правый угол!» — а те безропотно подчинялись моим приказам. Раза три уже щит оказывался в нужной позиции, но мне до того понравилось, как они его поднимают и опускают, что я не мог остановиться. Солдаты, притащившие стенды, разинув рты, любовались зрелищем.
— Борзей в меру, — шепнул мне Чагин, но по его голосу было слышно, что он рад до чертиков. Глеб Рыжиков,
— Ну как? — кряхтя, поинтересовался замполит.
— Левый угол чу-у-уть-чуть повыше, — почти умоляюще проговорил я.
— Слушай, боец, — замполит, кажется, потерял терпение, — ты уже… как бы это сказать… утомил. Сколько нам еще держать этот. — тут он прибавил не совсем подходящее к празднику слово, — щит?
— Так ведь хочется, чтобы смотрелось идеально, — оправдался я.
— Короче, — сказал замполит, — сколько минут мы еще промудохаемся с этим… — он повторил полюбившееся определение, — щитом, столько ты, дирижабль гнусный, просидишь на гауптвахте.
— Хм. по-моему, уже ровно, — прикинул я, как бы советуясь с Чагиным.
— Идеально ровно, — подтвердил тот.
— Крепите, бойцы, — велел замполит глазевшим солдатам.
После того как щит был установлен, замполит, отряхнув руки и парадный мундир, приблизился к нам.
— Так, — проговорил он, глядя мне в глаза, — тренируем юмор по утрам?
— Товарищ подполковник, — вмешался Чагин, — Александр Иванович. Какой там юмор, они ж трое суток не спали. Посмотрите, он едва на ногах держится. Зато рисует первоклассно!
— Да, — задумчиво произнес замполит, — рисует первоклассно. И сволочь, кажется, тоже первоклассная. Ладно, пусть отсыпается с остальными. Потом подумаем, что с ним делать. А ты, майор, приведи себя в божеский вид, и чтоб как штык у меня к построению был готов!
Он развернулся и зашагал в сторону штаба.
— На последнем реактивном — в клуб и дрыхнуть, — велел нам Чагин.
— Товарищ майор, — сказал я, — спасибо вам.
— Потом поблагодаришь, — ответил Чагин, — когда со мной то же самое проделаешь, и я тебе таких пестицидов пропишу. Галопом в клуб! Остряки, бляха. Дети.
Дотащившись до клуба, мы с Глебом ввалились в будку киномеханика, где среди бушлатов, шинелей и одеял уже храпели вовсю Андрюха и Артурчик, наспех соорудили себе постели и заснули как убитые. Не знаю, сколько мы проспали, но разбудил нас жуткий рев вперемешку с руганью.
— Ты мудак, Васильков, стопроцентный, готовый к употреблению мудак! — гремел голос Чагина. — Где транспарант? Почему ты не сказал этим гремучим, бляха, упырям-художникам, чтоб намалевали гребаный транспарант? Что ты на меня пялишься своими коровьими глазами?
— Товарищ майор, — бубнил, оправдываясь, голос начальника клуба, — вы мне ничего про транспарант не говорили… Вы же сами с ними все время работали…
— Вот именно, бляха, работал! Целый майор вкалывает сутки напролет, а зажравшийся старлей пинает где-то. Ты думаешь, мне кто-то про транспарант сказал? Ни хрена. Меня только что отымели прямо на плацу. Начальник армейского политотдела нашему дивизионному эдак с укоризной: красиво, мол, все приготовили, Сергей Алексеевич, жаль транспарант на трибуне отсутствует. Ну, ты же знаешь, что за хмырь дивизионный начпо. Подзывает к себе Овсея, замполита нашего, щеки трясутся, где, говорит, транспарант, ебермудский подполковник? Тот рта открыть не успел, как уже стоял обосранный от каблуков до фуражки. Только начпо отошел — все дерьмо с него мигом слетело, подзывает меня, старого заслуженного майора. Тебе сказать, на что и во что он меня послал?