Священная земля
Шрифт:
“Я голоден , вот кто я такой”, - проворчал моряк. Но он склонил голову перед Итраном. “Извини, приятель. Я не хотел вас всех расстраивать. Зевс знает, что это так ”.
“Хорошо”. Итран глубоко вздохнул. “Хорошо. Отпусти это. Нет. Подожди. Дай мне это изображение, один из вас.” Соклей протянул ему черепок. Он поставил его на пол, затем растоптал со всей силы. Под его сандалией она разлетелась на крошечные кусочки. “Вот. Ушла навсегда”.
Соклею было неприятно видеть, как уничтожают такой прекрасный эскиз. Однако ради мира он промолчал. Гекатай из Абдеры не хотел, чтобы
“Да, я так и предполагал”, - сказал Соклей. “Но это было просто недоразумение”.
“Большую часть времени недоразумения здесь не улаживаются”, - сказал Гекатай. “Они заканчиваются кровью. Хорошо, что мастер Итран хоть что-то знает об эллинских обычаях, иначе было бы хуже.”
Пока Гекатай говорил, вошла Зилпа. Пока Гекатей и Соклей говорили взад и вперед на греческом, Итран объяснил своей жене на арамейском, что происходило. Соклей слушал их, возможно, краем уха. Простой звук арамейского языка напомнил ему об истинности того, что сказал Гекатейос. Это была не его страна. Это были не его люди. Катастрофа могла так легко сокрушить его, катастрофа, возникшая из-за чего-то столь тривиального, как моряк, получивший иену за мясо после долгого отсутствия. И если бы беда действительно постигла его здесь, к кому бы он мог обратиться за помощью?
Никто. Совсем никто.
“Мы прошли через это”, - сказал он Гекатаосу. “В конце концов, это все, что действительно имеет значение”.
Другой эллин что-то сказал в ответ. Теперь Соклей едва слышал его. Он наблюдал за Зилпой, слушающей рассказ ее мужа об этом деле, которое, насколько знал Соклей, сильно отличалось от того, как это представлялось Мосхиону, ему и Гекатею из Абдеры.
Она такая же чужая, как и любая другая лудайои, сказал себе Соклей: еще одна несомненная истина. Но в его глазах она была гораздо более декоративна, чем любая другая. Это не должно было иметь такого большого значения. Этого не должно было быть, но это имело.
Случилось так, что она посмотрела в его сторону в то же время, когда он смотрел на нее. Он знал, что ему следовало перевести взгляд в другом направлении. Пристальный взгляд на жену другого мужчины мог легко навлечь неприятности на его голову. Если бы он не смог убедиться в этом сам, путешествие с Менедемом должно было довести дело до конца.
И все же… Он смотрел и не мог отвести взгляд. Чем дольше он оставался в Иерусалиме, тем больше понимал безумие Менедема, безумие, которое раньше только приводило его в ярость. Линия подбородка Зелфы, то, как ее губы чуть приоткрывались при дыхании, блеск ее глаз, ее волнистые волосы цвета полуночи…
Он знал, о чем он думал, когда смотрел на нее. Но что происходило в ее голове, когда она смотрела на него в ответ? Он был уверен, что она могла читать по его лицу так же легко, как он прочитал бы надпись на агоре на Родосе. И если бы она могла, ей стоило только сказать слово покрытому шрамами и опасному Итрану, и нависшая опасность больше не парила бы, а нанесла удар.
Она не произнесла
Соклей взгромоздился на табурет. “Вина, пожалуйста”, - сказал он по-арамейски.
“Вот”. Итран зачерпнул его из кувшина. Он также налил чашу для себя. Прежде чем отпить из нее, он пробормотал короткую молитву. Он наблюдал, как Соклей пролил несколько капель на пол в качестве возлияния богам, и вздохнул. Если бы в этом вздохе были слова, это означало бы что-то вроде: Ты всего лишь эллин. Ты не знаешь ничего лучшего.
“Мир вам”, - сказал Соклей - не как обычное приветствие, а как настоящую просьбу. “Мы не стремимся оскорбить вас. У нас есть свои обычаи”.
“Да, я знаю это”, - ответил Итран. “Ты не можешь не быть тем, кто ты есть. И тебе также мира”. Сказал бы он это, если бы заметил, что Соклей смотрит на Зелфу? Вряд ли.
На следующий день была суббота Иудаизма. В то утро никто не разжигал огонь: это считалось бы работой. Гекатей поднялся в крепость, возвышающуюся над храмом, чтобы поговорить с одним из офицеров Антигона, с которым он успел познакомиться. Соклей намеревался посмотреть, что он может найти на рыночной площади, но он знал, что в день отдыха площадь будет тихой и пустой. Он по-прежнему считал местный обычай колоссальной тратой времени, но лудайои его мнение нисколько не заботило.
От нечего делать он остановился в гостинице. Масло, вчерашний хлеб и вино составили сносный завтрак. Аристидас и Мосхион отправились в бордель, чтобы узнать, отдыхают ли тамошние женщины тоже. Когда двое моряков не вернулись сразу, Телеутас начал ерзать на своем табурете. Через некоторое время он спросил Соклея: “Ты сегодня никуда не собираешься, не так ли?”
“Кто, я?” Спросил Соклей. “Я намеревался быть в Македонии этим утром и в Карфагене сегодня днем. Почему?”
“Хех”, - сказал Телеутас - почти, но не совсем со смехом. “Ну, если ты никуда не собираешься, я полагаю, я могу отправиться к девочкам сам. Я хочу сказать, что ты вряд ли попадешь в беду, просто околачиваясь здесь, в гостинице, не так ли?”
“Это зависит”, - серьезно ответил Соклей. “Если мимо пройдут стимфалийские птицы и Гидра, мне, возможно, придется сразиться с ними, потому что я нигде в этих краях не видел Геракла”.
“Хех”, - снова сказал Телеутас. Он поспешил выйти из гостиницы, возможно, не столько для того, чтобы убежать от Соклеоса, сколько для того, чтобы выбрать себе женщину.
Соклей спрятал улыбку. Он хотел общества Телеутаса не больше, чем моряк хотел его. Он поднял руку. Зилпа кивнула ему и спросила: “Да? Что это такое?”
“Не мог бы твой раб выпить еще чашу вина, пожалуйста?” - сказал он по-арамейски.
“Да, конечно, я достану это для тебя”. Она поколебалась, затем добавила: “Тебе не нужно быть таким формальным для такой маленькой просьбы”.
“Лучше слишком официально, чем недостаточно”, - ответил Соклей. Она поставила кубок с вином на маленький столик перед ним. Он сказал: “Большое вам спасибо”.