Священная земля

Тертлдав Гарри

“Не за что”, - сказала Зилпа. “Ты говоришь на нашем языке лучше, чем любой другой иониец, которого я знала. Вчера было хорошо. Тебе удалось показать, что твой мужчина не хотел причинить вреда своим изображением нечистого зверя. Это могло вызвать неприятности, большие неприятности. Ее лицо омрачилось. “Некоторые ионийцы смеются над нами из-за того, во что мы верим. Мы не смеемся над другими людьми за то, во что они верят. Это не для нас, но мы и не смеемся над этим”.

“Я знаю, во что я верю”, - сказал Соклей, потягивая вино.

“Что

это?” - серьезно спросила Зилпа.

“Я верю, что ты прекрасен”. Соклей не знал, что собирается сказать это, пока слова не слетели с его губ.

Зилпа начала отворачиваться от него. Она обернулась, внезапно и резко. Если она была рассержена, Соклей знал, что сам навлек на себя больше неприятностей, чем помог Мосхиону сбежать. Но ее голос был тихим, даже насмешливым, когда она ответила: “И я считаю, что тебя слишком долго не было дома. Может быть, тебе стоит пойти в соседний квартал со своими друзьями”.

Соклей вскинул голову. Ему потребовалось сердцебиение, чтобы вспомнить, что вместо этого нужно покачать ею. “Я не хочу этого. Тело женщины...” Он пожал плечами. Попытка рассказать Зилпе о своих чувствах на языке, которым он совсем не владел, была еще одной проблемой, еще одним разочарованием. Он задавался вопросом, повезло бы даже Менедему при таких обстоятельствах. Он сделал все, что мог, продолжая: “Тело женщины имеет не такое большое значение. Женщина, о которой я забочусь, это имеет значение”.

Если Зилпа завопила и побежала за своим мужем, он уже сказал достаточно, чтобы навлечь на себя большие неприятности. Но она этого не сделала. Она сказала: “Со мной такое случалось раньше. Странствующий мужчина оказывается достаточно добр, чтобы подумать, что я хорошенькая, и тогда он думает, что влюблен в меня из-за этого. Хотя это всего лишь глупость. Как ты можешь думать, что я тебе небезразличен, когда ты даже не знаешь меня, ни в каком смысле, который имеет значение?”

Именно такой вопрос Соклей часто задавал своему кузену, когда Менедем воображал, что влюбился в какую-нибудь девушку, которая привлекла его внимание. То, что она вернулась к нему, было бы забавно, если бы он посмотрел на это правильно. Как раз тогда он был не в настроении для этого.

“Я знаю способы, которые имеют значение”, - сказал Соклей. Зилпа хихикнула. Он понял, что использовал женскую форму глагола, как и она. “Я знаю”, - сказал он снова, на этот раз правильно. “Я знаю, что ты добрый. Я знаю, что ты терпеливый. Я знаю, что ты щедрый. Я знаю, что это хорошие качества для женщины.” Ему удалось криво усмехнуться. “Я знаю, что мой арамейский плохой”.

Она улыбнулась на это, но быстро снова стала серьезной. “Другой иониец пытался дать мне денег, чтобы я отдала ему свое тело”, - сказала она. “Со мной такое случалось и раньше, с нами и с иностранцами”.

“Если мне нужна женщина, которую я могу купить, я пойду в соседний квартал”, - сказал Соклей.

“Да, я верю тебе. Ты странный человек, ты знаешь это? Ты говоришь мне эти комплименты - от них мне хочется

покраснеть. Я жена трактирщика. Я не очень часто краснею. Я слишком много видел, слишком много слышал. Но я думаю, ты имеешь в виду то, что говоришь. Я не думаю, что ты говоришь это, чтобы заманить меня в постель ”.

“Конечно, я имею в виду именно это”, - сказал Соклей. Менедем, возможно, и не имел, но он был опытным соблазнителем. Соклею и в голову не приходило говорить что-либо, кроме того, что он считал правдой.

Зилпа снова улыбнулась. “Сколько тебе лет, иониец?”

“Двадцать семь”, - ответил он.

“Я бы предположила, что ты моложе”, - сказала она ему. Он задавался вопросом, было ли это похвалой или чем-то другим. Возможно, она тоже не знала; она продолжила: “Мне никто не говорил таких вещей”.

“Даже твой муж?” Спросил Соклей. “Он должен”.

“Нет”. Голос Зелфы был встревоженным. “Когда никто не говорит таких вещей, ты не скучаешь по ним. Но когда кто-то говорит… Я не собираюсь затаскивать тебя в свою постель здесь, Соклей, сын Лисистрата, но я думаю, что ты все равно сделал мой брак еще более холодным местом ”.

“Я не хотел этого делать”, - сказал Соклей.

“Нет. Ты хотел переспать со мной. Это было бы проще, чем заставить меня задуматься, почему меня никто не хвалил с тех пор, как я стояла под свадебным балдахином со своим мужем”.

“Оймой!” Сказал Соклей. Это было по-гречески, но Зилпа поняла значение звука, как он и думал, она могла. На арамейском он продолжил: “Я не хотел сделать тебя несчастной. Я сожалею, что сделал”.

“Я не думаю, что ты сделал меня несчастной”, - сказала Зилпа. “Я думаю, что я была несчастна. Я думаю, что я была несчастна в течение многих лет, даже не подозревая об этом. Ты заставил меня увидеть это. Я должен поблагодарить тебя”.

“Я удивлен, что ты не сердишься”, - сказал Соклей. Когда кто-то указывал ему на то, чего он раньше не видел, он был - обычно, когда помнил, что должен быть - благодарен. Судя по всему, что он видел, большинство людей злились, когда кто-то заставлял их менять свой взгляд на то, как устроен мир. Если что-то и менялось, то это отмечало разницу между теми, кто стремился к философии, и обычными людьми.

“Сердишься? Нет”. Жена трактирщика покачала головой. “Это не твоя вина. Это вина Итрана за то, что он воспринимает меня как нечто само собой разумеющееся, как кровать, в которой он спит, и моя вина за то, что я позволила ему это сделать, даже не заметив, что он это делает. ” Внезапные слезы блеснули в ее глазах. “Может быть, все было бы по-другому, если бы кто-то из наших детей выжил”.

“Мне жаль”, - сказал Соклей. У стольких семей был такой же плач, как у Зилпы. Младенцы умирали так легко, что их захоронение за городскими стенами не приводило к религиозному осквернению, как это было с телами пожилых людей.