Святая Русь - Князь Василько
Шрифт:
Бориска похныкал, похныкал и вскоре затих, а Фетиньюшка, встав перед киотом на колени, вновь зашептала молитву:
– Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, спаси, сохрани и помилуй раба твоего Бориса, отведи от него дурной сглаз, порчу и недуги. Спаси и сохрани его, милостивый Господи...
Усердно, истово, со слезами на глазах читала молитву юная знахарка. Бориска затих и уснул непробудным сном.
Фетиньюшка поднялась и убежденно молвила:
– Теперь он будет долго спать, а когда проснется, то напоите его святой водицей, кою давайте и утром и на ночь. Бориска не будет больше
– А как же киляк?
– вопросил Михайла.
– Никакого киляка у младенца нет. Забудьте о сей хвори... Пойду я.
– Погоди, дочка, отблагодарить тебя надо. Экое чудо содеяла, - молвил Михайла.
– Да и куда ты пойдешь, дочка? Лихо одной-то без маменьки, - участливо произнесла Матрена.
– Лихо, - тихо отозвалась Фетиньюшка.
– Ну да Бог милостив.
Матрена собрала на стол и накормила девочку, а прощаясь, молвила:
– Навещай нас, дитятко. Как кручина найдет, так и приходи.
– Спасибо на добром слове, тетенька.
С того дня Бориска и впрямь перестал плакать, но как-то через седмицу вновь занедужил. А приключилось это в лютые крещенские морозы. За ночь избу выстудило, и слабенький Бориска простудился, да так, что его одолел нещадный кашель.
На сей раз к знахарке направился сам Михайла. Зашел в сумеречную избенку и озадаченно крякнул: избенка пуста, а печь давно не топлена.
– Жива, дочка?
Фетиньюшка не отозвалась. Михайла заглянул в закут - никого, заглянул, привстав на носки, на печь, и наконец-то увидел в груде лохмотьев кудлатую головенку девочки.
– Господи, жива ли ты, дочка?
Фетиньюшка не отозвалась. Михайла потряс девочку за плечо, но та не шелохнулась. Никак, заснула и замерзла, бедняга.
Михайла стащил девочку с печи, положил на лавку и принялся её тормошить. Фетиньюшка глухо застонала. Жива, слава тебе Господи! Еще бы какой-то час - и вовсе бы Богу душу отдала.
Когда девочка пришла в себя, Михайла закутал её в полушубок, прижал к груди и поспешил к своей избе. Прибежав домой, заставил Фетиньюшку выпить немного бражки и положил её на теплую печь. Девочка была спасена. Потом она поведала, что собрала на дворе остатки дров, растопила печь и забралась на неё, в надежде согреться, и крепко заснула.
– Бог тебя сберег, дитятко, да еще Бориска. Кабы он не закашлял, не довелось бы моему Михайле за тобой идти, - молвила Матрена.
– Спасибо тебе, дяденька, - благодарно произнесла Фетиньюшка и подошла к Бориске. Послушала, затем приложилась ухом к груди и молвила:
– Нужны, дяденька Михайла, травы багульника, горицвета и тимьяна ползучего. Надобно мне в избу идти.
– Да куда ж тебе в экий морозище? Сам сбегаю. Ты токмо укажи, где находятся твои травы.
– Не найти тебе, дяденька, их много… Да ты не пужайся, я уж отогрелась. Идем!
Из засушенных трав Фетиньюшка приготовила настоев, и принялась поить ими Бориску. На другой день кашель у младенца пропал.
Михайла и Матрена только ахали: и до чего ж разумная маленькая знахарка!
– Нельзя тебе жить одной, дочка. Оставайся у нас, Фетиньюшка, за родную дочь будешь, - молвил Михайла.
Согласна была и Матрена: Бориска часто недужит, а тут своя лекариха.
Фетиньюшка подумала, подумала
Местные пареньки чурались «ведьмаки», обходили её стороной, а то и кидали в неё камнями и палками.
Девушка приходила домой, забивалась в чулан и потихоньку плакала. Какие же недобрые люди, и что худого она сделала?
В свои пятнадцать лет Фетинья выглядела красивой девушкой, но душа её всё больше ожесточалась. Одна у неё утеха и радость - Бориска, за коего она была готова отдать жизнь. Её привязанность к нему была глубокой и беспредельной.
И еще была одна утеха у Фетиньи. Лес! Здесь, когда она собирала пользительные травы, отдыхала душой, на сердце её становилось легко и празднично, иногда даже песня выплескивалась из её души. Она чувствовала себя птицей, готовой вспарить над солнечным, зеленоглавым, волшебным лесом. Ей всегда казалось, что этот таинственный, прекрасный лес будет для неё всегда чудесным, отрадным местом.
Однако в один из летних, погожих дней радость её померкла. На поляну, где она собирала в суму целебные травы и цветы, внезапно выскочили семеро мужиков - дюжих, бородатых, с рогатинами, луками и кистенями.
Фетинья испуганно охнула: разбойная ватага! Теперь жди беды. Хотела бежать, но ноги приросли к земле.
Разбойники окружили девушку, довольно ухмылялись:
– Смачная девка.
– Грудь торчком и зад ядреный, хе-хе.
– Надо бы полакомиться, атаман.
Атаман, довольно еще молодой кряжистый мужик, с рябым, губастым лицом, окинул похотливым взглядом девушку, криво усмехнулся:
– Аль оголодали, добры - молодцы?
– Оголодали, Рябец. Почитай уж год, как баб не шерстили. Страсть оголодали!
– Сам Бог послал экую ягодку, - вновь усмехнулся атаман и обеими руками рванул на Фетинье домотканный сарафан. Посыпались застежки в траву.
– Не надо, не надо дяденька!
– прикрывая груди, закричала Фетинья.
– Мужняя, аль нет?
– для чего-то вопросил Рябец.
– Девушка, дяденька. Мне всего-то пятнадцать. Тяжкий грех девушек бабить. Накажет вас Господь!
Глаза Рябца и вовсе стали похотливыми.
– Целехонька, хе-хе. Ну, так я тебя первым ублажу. Повезло нам, ребятушки. А ну ложись, кобылка!
Фетинья начала яростно вырываться, закричала, что было сил, в надежде, что кто-то её услышит и спасет от недобрых людей в глухом лесу.
Но где там вырваться от семерых мужиков!
– Кляп ей в рот, чтоб не орала!
– приказал Рябец и навалился на оголенную Фетинью.
Каждый насиловал долго и грубо. Фетинья впала в беспамятство. Когда мужики закончили, наконец, надругательство, то присели, дабы передохнуть на сваленное буреломом дерево и, поглядывая на бесчувственное белое тело Фетиньи, заговорили: