Святая Русь - Князь Василько
Шрифт:
В покои вошла дочь Дорофея - приземистая, округлая, как кадушка, с тыквенным, широконосым лицом.
Сутяга вздохнул: не наградил Господь красотой Дорофею. Уж двадцать пятый годок, и никто еще к ней не сватался. Не горе ли для отца?
– Чего тебе, Дорофея?
– Как чего?.. Обещал приглядеть кого-нибудь на пиру-то. Чай, и бояричи, и княжьи дружинники были. Неуж никого в гости не позвал?
Сутяга вновь вздохнул:
– Потерпи, дочка. Сыщется и для тебя добрый жених.
– Да когда, батюшка? Сколь
По свекольным щекам Дорофеи покатились слезы. К дочери подошла мать и с укором глянула на супруга.
– И впрямь, батюшка. Засиделась в девках наша Дорофеюшка. Чай, не простолюдина дочь, а знатного боярина. Уж ты бы порадел, государь мой. Одна у нас ненаглядная доченька.
И тоже заревела.
– Ну буде, буде!
– прикрикнул Сутяга.
– Ступайте на свою половину.
Жена и дочь покорно поклонились и ушли с горестными глазами, а боярин повелел кликнуть тиуна Ушакака.
– Разыщи-ка мне мамку.
Вскоре в ложеницу вошла худая, костистая старуха; вся в темном облачении, как монашка, лицо строгое, постное.
– Звал, голубь мой? Уж как тебя в хоромах нет, так мне худо становится. Всё пужаюсь, как бы чего не приключилось.
– Упаси Бог, Фетинья.
Уже много лет живет в боярских хоромах Фетинья, а как родилась Дорофея, стала ей мамкой, но особой любви к ней не испытывала, оставаясь бесконечно преданной своему «Борисыньке».
– Садись подле меня, мамка... В лесах-то давно не бывала?
– Давно, голуба мой. Аль нужда в том есть? Так я мигом.
– А ноги-то бегают? Почитай, шестой десяток разменяла.
– Эка... Стар дуб, да корень свеж. Ишо побегаю.
Фетинья впилась зоркими глазами в лицо боярина и облегченно вздохнула.
– А я-то уж напужалась - не прихворнул ли, мой голуба. Кажись, Бог миловал.
– Миловал, Фетинья. Но травка надобна.
– Ты уж прости, боярин. Не для мужской ли силы? Есть такие коренья: ятрышник, заманиха, цветы барвинки малой... Так я насбираю, голуба. Как молодой жених будешь.
– Не о том снадобье речь, Фетинья... А впрочем, - боярин, как бы нехотя бросил, кашлянув в кулак.
– Коль ненароком попадутся - прихвати. Мне другие корешки надобны... Зелье, отравное зелье, Фетинья.
Старуха разом поднялась с лавки, лицо ее побледнело.
– Аль что худое с собой надумал содеять, голуба?
– Не ведал, что у тебя голова куриная... Да ты не серчай, не поджимай губы... Признаюсь: для худого человека надобно, коего невзлюбил люто. Да и он меня рад бы на тот свет отправить.
– Змий треклятый! Да как он смел на тебя, голуба, такое замыслить?! Змий!
– зло вскинулась старуха.
– Да кто этот лиходей?
– Есть такой, сын вражий, но имя его не поведаю... Так сыщешь ли такого зелья, мамка?
– Завтра же соберусь, токмо не в леса, а на болота. Будет у тебя зелье, голуба. Будет!
ЧАСТЬ
Г л а в а в 1
КОЕГО И РУСЬ НЕ ВЕДАЛА
Лазутка вскинул под самый потолок ребенка, весело молвил:
– Крепким расти, Никитка. В батьку!
– Не напугай сына, Лазутка, - сидя на лавке, счастливо молвила Олеся.
Радость переполняла ее сердце. Лазутка оказался прав: всё-то хорошо будет в Угличе. Так и вышло. Приняли их в дом добрые люди, ни в чем больше не попрекнули. Кузнец Малей Якимыч, хоть и казался с виду суровым человеком, но душа у него была добрая и отзывчивая. А жена Прасковья и вовсе стала для Олеси второй матерью. И Никитушку сразу приняла, и полюбила.
Добрая жизнь пока шла у кузнеца Малея. Изба его просторная, высокая (на подызбице), с горенкой и летней повалушой. За избой был огород с садом.Проворная, скорая на ногу Олеся, то обихаживала грядки, то управлялась по избе, то бегала за водой на колодезь.
Прасковья не нарадовалась: приделистой, работящей оказалась Олеся, и не скажешь, что купеческая дочь. Об отце и матери старалась не вспоминать: зачем ранить девичье сердце, коль ей Лазутка оказался милее.
А Лазутка пришелся явно ко двору. Малей, обычно скупой на похвалу, и то как-то обронил:
– Зело толковый у меня подручный, Прасковья. Его хоть сейчас в кузнецы ставь. Смекалистый коваль! А главное, работает с душой.
А как-то племянник и вовсе удивил. Малей, усевшись на груду железа, озабоченно молвил:
– Руда кончается. Надо кричникам кланяться.
– Была нужда, - хмыкнул Лазутка.- Сами добудем.
– Добыть можно, а варить?
– Сварим, дядя Малей. Какой разговор.
Кузнец поправил сыромятный ремешок, перехватывающий на закопченном лбу седые пряди волос, и изумленно глянул на племянника.
– А ты что и крицу варить можешь?
– Так, ить, на селе в ковалях ходил. За рудой к кричникам не набегаешься. Да и большие деньги заламывают. На селе кузнец всё делает сам - и мечи, и копья, и сохи кует. Сам же и руду добывает, и крицу варит.… Болота с рудой ведаешь?
– Да как кузнецу не ведать. И челн найдется.
– Вот и добро, Якимыч. С утречка и тронемся.
Волгой плыли версты три, а затем Малей протянул вправо руку и показал на узкую речонку.
– До болот доведет.
А где-то через полчаса Малей изронил:
– А теперь греби на протоку.
Вскоре Лазутка выпрыгнул на берег и потянул на себя челн.
– Глянь, сколь мху и кочкарника. Вот здесь наши кричники и добывают руду.
Заболоченная луговина тянулась до самого леса на добрую версту. Всюду виднелись ямы с набросанными вокруг их кучами бурой земли.