Святая Русь - Князь Василько
Шрифт:
– Терпи, паря. И скоморох ину пору плачет. Я хоть и не вещун, но чует мое сердце, что всё когда-то уладится. Терпи.
– Но сколь же можно, батя? Всякому терпенью приходит конец. Хватит! Сегодня же вызволю Олесю!
– Эк закипел, еситное горе. Да как, неразумный?
– Подъеду на возке к тыну, перемахну через него - и к Олесе в избу.
– А возок где сыщешь?
– Да мне ни один извозчик не откажет.
– Верю… А людишки купца?
– Не велика помеха. Их всего-то двое. Раскидаю.
– А Василь Богданов?
–
– Ну, а княжьи гридни?
– Не успеют опомниться.
– А крепостные ворота как минуешь?
– В торговые дни ворота всегда настежь. Вырвусь, отец! Вырвусь!
– Уж больно ты прыткий, еситное горе, - кудахтающим смехом зашелся дед.
– Будешь прытким.
– Ну, это ты зря, паря. Прытью людей не удивишь. Разорвись надвое - скажут: а что не начетверо. Ничего-то у тебя не выгорит.
– Да почему?
– Да потому. Так токмо в сказке бывает. Не разумом глаголишь, а сердцем. Всё на богатырскую силушку свою надеешься?
– Надеюсь, отец. Сила солому ломит.
– Не всегда, ямщик. Силою не всё возьмешь. Вся задумка твоя - под обух идти. Где-то непременно промашку дашь. Тогда и себя загубишь и Олесю на всю жизнь кручиной повяжешь. А бывает и того хуже: с горя-то и руки на себя может наложить. Так что, не горячись, паря.
– Да не могу я, отец, не могу! Зло меня берет на неправедную жизнь.
– Вот опять за своё: осердясь на вшей, да шубу в печь. Отчаянный же ты, еситное горе. Такие дела кулаком не решают. Тут головой надо как следует пораскинуть, а ты знай своё гнешь. Остынь, еситное горе!
– Прости, отец, - омягчил голос Лазутка.
– Накипело. Я и сам ведаю, что несу околесицу, но душа-то к семье рвется, и ничего поделать не могу. Ну хоть режь меня!
Томилка положил свою руку на колено Лазутки и всё так же участливо молвил:
– Вот и я так же когда-то метался. Готов был отца моей Аглаи на куски разорвать, едва грех на душу не взял. А, вишь, как обошлось. И у тебя всё уладится.
– Твоими бы устами, отец, - понуро вздохнул Скитник.
– Вот ты баял, что через тын перемахнешь. Едва ли, паря. Вчера прошелся мимо усадьбы купца Богданова. Плотники у тына толпятся. Спросил будто бы ненароком: «Аль к купцу подрядились, ребятушки?» Отвечают: « Василь Демьяныч норовит новый тын поставить. Повыше да покрепче. С неделю топориками протюкаем». Чуешь? В опасе живет купец.
– Новый тын, говоришь?.. А кто у плотников в большаках ходит?
Томилка запустил пятерню в дремучую бороду, призадумался.
– Дай Бог памяти. Не та уж стала голова-то. Раньше, почитай, каждого ростовца в лицо ведал… Да этот, как его…Он зимой-то на извозе, а летом за топор берется…. Сидорка, кажись. Борода рыжая.
– Уж не Сидорка ли Ревяка?
– Угадал, паря. Вот память-то молодая.
Лазутка порывисто и возбужденно стиснул старика за плечи.
– Порадовал ты меня, отец! Вот теперь-то можно
– Аль знакомец твой?
– Знакомец, отец. Еще какой знакомец!
* * *
Сидорка Ревяка, ядреный, рыжебородый мужик, довольно толковал плотникам:
– Купец не токмо тын, но и новый амбар попросил срубить. Без работенки пока не останемся.
– Всё богатеет Василь Демьяныч. Никак, двух амбаров ему уже мало, - молвил один из древоделов.
А было их, кроме Сидорки, трое. Каждый - добрый умелец, затейливые хоромы у бояр ставил. Но хоромы господа возводят не каждый день, случались с новым подрядом и заторы.
Зато плотничий топор бойко стучал после пожаров. Ростов выгорал дотла несколько раз, после чего и наступала горячая пора древоделов. Пожары лишали крова тысячи людей, помощь требовалась немешкотная, и плотник был самым нужным человеком.
На Чудском конце города (поближе к лесу) шло массовое изготовление и продажа готовых сборных изб, кои быстро собирались и разбирались. На перевозку и установку дома уходило один-два дня. Торговля такими домами шла весьма живо, спрос на них был огромный. Но лютые пожары были не такими уж и частыми, посему древоделы были рады каждому подвернувшемуся подряду.
Обычная плотничья артель (а их было в Ростове несколько) состояла из четырех-пяти мастеров. Большего числа на избу или амбар не требовалось. Но если какой-нибудь боярин возводил роскошные хоромы, то он набирал сразу несколько артелей. Их большаки - коноводы107 перед зачином собирались на совет: обговаривали «дневки», «кормовые», плату за постройку, а затем шли на «ряд» к боярину. Торговались! Иногда переговоры длились несколько дней. И только после того, как ударят «по рукам», начиналась спорая работа.
Усадьба у купца Богданова довольно обширная, с частоколом, пожалуй, и за две недели не управиться. Сколь крепкого дерева надо извести, сколь бревен изладить: нарубить по высоте, обтесать, заострить вершины, густо просмолить комли, углубить в землю.
Сидорка Ревяка удовлетворенно хмыкал в густую бороду. Подрядились, слава Богу, удачно. Василь Богданыч ни деньгой, ни «кормовыми» не обидел. Плотники довольны.
Дня через два, когда древоделы сели на бревно передохнуть, Сидорка озабоченно молвил:
– Свояк у меня объявился. Жил в дальней деревеньке, да беда приключилась. Ливень прошел с градом, всю ниву побило. Без хлебушка остался, а у него пятеро ртов.
– Худо дело, - посочувствовал плотник Луконя.
– Худо, мужики. Надо жито купить, а всех богатств у него - вошь на аркане, да блоха на цепи. Без хлебушка пропадет. Ребятня голодует, есть просит.
– Вестимо. Один крест хлеба не ест… Ну и чего твой свояк?
– Норовит куда-нибудь подрядиться. Мужик он ловкий, работящий, топором гораздо владеет. Уж не ведаю, куда его и направить.