Святая Русь - Князь Василько
Шрифт:
– Очумел, Немтырь!
– осерчал Луконя.
– Готовое бревно загубил.
Большак решил всё свести на шутку:
– Это он, мужики, на купца озлился. Чарку не поднес - вот и пошел топором махать. Винцо мой свояк жуть как уважает. Братину за один присест вылакает.
– Такой верзила вылакает. И все ж горяч, никак, твой свояк, Сидорка. Речами тих да сердцем лих.
Лазутка с трудом взял себя в руки, однако, рубил пазы, стиснув зубы.
Василий Демьяныч подошел к артели лишь на другое утро. Повинился:
–
– Да мы не в обиде, Василь Демьяныч. С кем не бывает, - благодушно молвил Сидорка.
– Вот и добро. Прошу к столу, в подызбицу.
– Благодарствуем, хозяин. Чарочка не помешает, - повеселел Луконя.
Лазутка старался на купца не глядеть, а вот Сидорке бросилось в глаза, как еще больше осунулось, и поблекло лицо Богданова.
«Что-то его мучает, - невольно подумал он.
– Неужто так из-за дочки убивается? Крепко же его родное чадо подкосило. А может, самого какая-нибудь хворь одолела? Здоровье приходит годами, а уходит часами. Цветущий купец на глазах меркнет».
Стол, накрытый белой льняной скатертью, был уставлен снедью и питиями.
Василий Демьяныч осушил первую чару вкупе с артелью и, сославшись на неотложные дела, вышел из подызбицы.
Луконя, удовлетворенный богатым столом, потянулся за малосольным, пупырчатым огурчиком и довольно крякнул:
– Свежей засолки. Люблю под огурчик. Лепота!
– Где огурцы, тут и пьяницы, - хохотнул, сидевший обок с Луконей, долговязый плотник с черными нависшими бровями.
– Навались, мужики! Первая чарка колом, вторая соколом, остальные - мелкими пташками. Навались, ребятушки!
– Ты не шибко-то наваливайся, Епишка. Слышал, как намедни боярин Сутяга от перепою дуба дал?
– молвил большак.
– Как не слышать. Весь Ростов о том толкует. Но мы - не бояре. В мужичьем животе долото сгниет, - вновь хохотнул Епишка, теперь уже закусывая куском сочного, поджаристого мяса.
– А мне Сутягу и вовсе не жаль, - сказал Луконя.
– Годков пять назад баньку ему рубил. Ох, и скряга! Порядился за одну плату, а он выдал вдвое меньше.
– И по рукам били?
– удивился Епишка.
– А как же? Всё сполна-де, милок, получишь. А когда баньку сладил, Сутяга и чарки не поднес и цену ополовинил. Ты, бает, трое дён на сеновале дрых. Я ж ему: «Так трое дён потопный дождь лил». А Сутяга: «Ничего не знаю, милок. Про дождь у нас разговору не было. Ступай с Богом». Как липку ободрал, сквалыга!
– Будешь знать, с кем по рукам бить, - усмехнулся Сидорка. Этого боярина весь Ростов ведал. Скорее у курицы молока выпросишь, чем у него кусок хлеба. Ни один ростовец Сутягу не пожалел и добрым словом не вспомнил. Как говорится: собаке - собачья смерть.
– А твой-то свояк и впрямь горазд на винцо, - подтолкнул Сидорку, разомлевший от сытной трапезы и вина Луконя.
– Чарку за чаркой опрокидывает.
А Лазутка глушил чаркой тоску и горе. Ему хотелось забыться, и хоть на какое время не думать о жене и Никитушке. Но хмель не брал, не мутил голову, назойливая мысль не покидала: «Олеся, Олеся!.. Почему не выходишь в сад? Что с тобой? Что?..»
* * *
Василий Демьяныч, убедившись, что Олеся тронулась умом, и растерялся и ужаснулся. В первые часы он не ведал, что предпринять, а затем, после мучительных раздумий, позвал дворовых и накрепко наказал:
– О недуге дочери - ни слова. Кто проболтается - самолично язык вырву. Спрашивать будут - отвечайте: всё, слава Богу, сидит в светелке и рукодельем занимается.
Затем Василий Демьяныч удалился в белокаменный Успенский храм, где истово и долго молился перед Христом, Божьей Матерью и святыми чудотворцами, дабы оказали милость свою и избавили его неразумного чадо от тяжкого недуга.
Приходил в собор и на другой день и на третий, но Олесе не становилось лучше.
– Лекаря бы надо, государь мой, - советовала заплаканная Секлетея.
Но лекаря купцу звать не хотелось: такую хворь излечить едва ли ему под силу, да и приводить его в дом зело опасно: тогда весь Ростов изведает о страшном недуге Олеси. То-то вновь заговорят злые языки. Блудливая дочка, мол, купца Богданова, допрежь с ямщиком спуталась, в бега с ним, не от великого ума, ударилась, а ныне и вовсе спятила… Нет, нельзя звать лекаря, никак нельзя! Может, Олеся еще придет в себя.
Но тщетны были ожидания, и тогда Василий Демьяныч отправился к епископу Кириллу Второму, весьма почитаемому ростовцами архиерею.
Вот уже третий год возглавлял Ростовскую епархию новый владыка. За это время он близко сошелся не только с князем Василько, его супругой Марией, но и со многими боярами. Степенный, уравновешенный, благоразумный, он пришелся по душе и городской знати и простолюдинам. А неустанное радение Кирилла о сирых и убогих, принесло ему еще большее уважение.
Василий Демьяныч был допущен к руке владыки в первый же день. В покои епископа его проводил молодой послушник, кой, перед низкой сводчатой дверью, тихо и почтительно молвил:
– Святой отец ждет тебя, купец.
Владыка обладал крупной, внушительной фигурой. Ему было немногим за сорок; лицо округлое, широколобое, с открытыми, пристальными глазами, мясистым, шишкастым носом и русой, благообразной бородой. Облачен был Кирилл по-домашнему: без мантии, митры111 и панагии112, одетый в лиловую шелковую рясу с серебряным нагрудным крестом.
Василий Демьяныч перекрестился на киот, низко поклонился владыке и тихо молвил:
– Благослови, святый отче.