Сын эрзянский
Шрифт:
— Как ты выросла! — подивился он.
Фима смутилась и отвернулась, будто поправить лучину в светце.
Дед Охон все еще топтался у двери. Все были заняты Иважем. Марья опомнилась и всплеснула руками:
— Чего же ты, дед Охон, стоишь здесь, снимай зипун и проходи. Ты тоже, наверно, промерз до костей.
— Пожалуй, сперва надо разуться, а то как бы я не наследил.
— Не беда, — возразила Марья. — У нас в избе не так уж чисто. Приходится держать свинью... Сейчас сварю вам горяченького, сразу согреетесь.
Она поспешила в сени, принесла кусок мерзлого
Дед Охон с Иважем залезли погреться на печь. Иваж протянул ноги и не сразу сообразил, во что он уперся. Что-то мягкое и теплое выскользнуло у него из-под пог. Большая пушистая кошка сидела на лавке, стало быть, не она. Иваж пошарил по углам. В темноте кто-то полез дальше за трубу. Иваж хотел его схватить, но не успел, тот с грохотом вывалился в предпечье, где Фима чистила картофель.
— Вай, мама, Степа из-за трубы полетел ко мне на лавку! — воскликнула она.
Марья подбежала к ним.
— Наш Степа то и дело катается, как пустая кадка, — сказала она. — Больно ушибся, сыночек?
— Вава, — прошептал Степа и показал себе на лоб.
— Откуда взялся этот Степа, — пошутил Иваж. — Не в капусте отыскали?
Степа спрятался за Фиму.
— Не бойся, сынок, это твой старший брат, — сказала Марья, подняв зажженную лучину к лицу Иважа. — Посмотри на него, видишь, какой большой стал.
Но Степа уткнулся лицом в Фиму и зажмурил глаза. Сестра хотела его вытащить на свет, но он поднял такой крик, что пришлось отступиться.
— Ладно, оставь его, привыкнет, не будет бояться, — сказал Иваж и растянулся на печи.
— А где же Дмитрий? — спросил с печки дед Охон.
— Лес возит, — сказала Марья. — К крещению обещал приехать, да вот что-то нет его.
— Приедет, куда денется, — заверил старик. — Дмитрий не как мы, на лошади ездит...
Пока дед Охон с Иважем отогревались, подоспел и мясной картофельный суп, сдобренный поджаренным на сале луком. Фима на радостях приладила в светце две лучины. Они осветили все углы в избе. Гостей Марья обула в свои валенки и Дмитриевы опорки, чтобы те не ходили босиком по холодному полу. Старик с годами почти не изменился, все такой же седой, с красной лысиной. Иваж же за это время вытянулся, возмужал. Руки у него стали крупнее, огрубели, на пальцах и ладонях появилось несколько шрамов — следы порезов плотницким инструментом.
— Где же мой маленький братец? — спросил Иваж. — Фима, приведи его, я посажу рядом с собой.
Снова повторилась прежняя история. Степа залез в предпечье под лавку и поднял неистовый крик. Вытянуть оттуда его смогла лишь мать. Она посадила его к себе на колени. Степа сидел, отвернувшись от всех. Он повернул голову к столу, лишь когда дед Охон вынул из своей дорожной сумки пряничного коня и сказал в раздумье:
— Кому же теперь его отдать? Мы с Иважем не рассчитывали на братца, покупали для Фимы...
— Фима — большая девочка, не обидится, отдай пряник Степе, — сказала Марья.
— Да стоит ли ему отдавать, он говорить-то не умеет и нас боится? — поддразнил Иваж.
А Степа так впился взглядом в пряничного коня, что забыл
— Вава! — воскликнул он и протянул руки.
Обрадовавшись гостинцу, он ничего не ел и вскоре слез с колен матери, примостился на полу поближе к свету и стал внимательно разглядывать красивую игрушку. У пряничного коня голова и ноги окрашены в зеленый цвет, туловище — в красный. Седок на нем — тоже зеленый. От него исходит какой-то манящий вкусный запах, но Степа преодолел искушение попробовать его на вкус.
Поужинав, старик стал рассказывать, где они побывали. Ходили под самый Казань-город, нанимались столярничать, плотничать, работали на постройке церкви. Осенью вернулись в Алатырь. Зиму хотели провести в монастыре, но дед Охон поссорился с настоятелем, и их прогнали. Пошли в другой монастырь — женский. Его, старика, приняли бы, но без Иважа. Да и Иваж стал проситься домой, соскучился за три года.
— Чего же им, монашкам-то, бояться ребенка? — спросила Марья.
— Самих себя они боятся, а не ребенка, — усмехнулся дед Охон и вынул порядком почерневшую за это время большую трубку. Он раскурил ее и сказал:
— Если что, пойду в тот монастырь, одного меня примут... Все равно где провести зиму.
— Никуда не ходи, оставайся до весны у нас. Картошка есть, и хлеба кусок найдется, — решила Марья.
— Вот что скажет Дмитрий, — тихо молвил старик.
— И Дмитрий скажет то же.
Марья заметила, что дети за столом дремлют, особенно — Иваж. У Степы хотя и слипались глаза, пряничного коня он держал крепко, прижав к груди. Марья поправила на полатях постель, уложила Степу и велела туда же лезть Фиме.
— Я тоже лягу с маленьким братцем, — сказал Иваж и показал взглядом на полати.
Фима обрадовалась:
— Ложись, Иваж, со мной! Не хочу я спать со Степой, коли он такой.
Она все-таки обиделась на него из-за пряничного коня.
— Иваж ляжет на печи, с дедом Охоном, — распорядилась Марья.
Уложив детей и деда Охона, Марья сняла со светца лучину, загасила ее и положила на шесток. Постелила себе на конике, разделась, забралась под одеяло и с удовольствием вытянулась на тюфяке, набитом соломой, теперь порядком поистертой. «Как-нибудь надо сменить, набить свежую... — подумала она, безмерно довольная, что Иваж вернулся. Ее радость омрачало лишь отсутствие мужа. Почему сегодня он не приехал домой? Что с ним?
Крещенское утро в избе Нефедовых началось с крика Степы. Марья, подоив корову, только что вошла со двора. Оставив подойник в предпечье, она бросилась к полатям:
— Что случилось, сыночек? Отчего плачешь?
Степа протянул ей через спящую Фиму какой-то обглоданный кусок и заревел еще сильнее. На полатях было темно. Рассвет сквозь заиндевевшие окна едва достигал до половины избы. Марья не могла понять, что ей показывает Степа. Проснулась и Фима. Степа, бросив этот кусок, вцепился в косы сестры. Завизжала и Фима. Марье пришлось силой оторвать драчуна от девочки и унести его в предпечье.