Шрифт:
Встав, он подошел к серванту, налил стакан воды из графина и вернулся к Т.
— Запейте, — сказал он, — пилюлям нужно некоторое время, чтобы подействовать. Я успею дать дальнейшие объяснения. Для вас все будет просто.
Поборов колебания (было уже непонятно, зачем он только что настоял на двух пилюлях), Т. положил серые конусы в рот и запил их водой. Они совсем не имели вкуса и казались сделанными из воска.
Джамбон развернул стул с портретом Достоевского так, чтобы тот оказался прямо напротив Т.
— Теперь, — сказал он, — смотрите ему прямо в лицо. Представьте, что это живой человек, сидящий напротив. Вслед за этим попытайтесь
— У меня есть представление о том, — сказал Т., вглядываясь в портрет, — что эти глаза видят сейчас.
— Это еще лучше, — ответил Джамбон. — Что это? Река огня? Ледяная пустыня, небесный сад?
— Город, — сказал Т., не отводя глаз от зрачков Достоевского, — некий город. Отдаленно похожий на наш, но населенный ходячими мертвецами.
— Отлично! — воскликнул Джамбон с воодушевлением. — Тогда действуйте так. Сначала постарайтесь увидеть город с высоты птичьего полета. А потом плавно переместитесь на какую-нибудь из улиц.
— А каким образом это сделать?
Джамбон поглядел на Т. с недоумением.
— Посредством личной майи, — ответил он. — Как же еще?
Т. почувствовал, что, начав расспросы, можно быстро подорвать с таким трудом созданную мистическую репутацию. Но спрашивать, как оказалось, не было необходимости.
— Уже вижу, — удивленно прошептал он. — Да, вижу...
Это походило на сон наяву: Т. действительно видел Петербург Достоевского примерно с высоты крыш. Не столько, впрочем, видел, сколько представлял или вспоминал — но город воспринимался вполне отчетливо. Его можно было разглядывать, перемещая внимание от одной детали к другой.
Дома выглядели заброшенными и мрачными. На улицах не было ни прохожих, ни экипажей — один только раз вдалеке проехала повозка, похожая на морскую раковину из-за торчащих по бокам длинных железных шипов. Изредка в мостовой открывались канализационные люки, и от них к подъездам пробегали господа в измазанных побелкой сюртуках. Стены домов были покрыты пятнами грязи, ругательствами и нечитаемыми граффити, уныло однообразными в своем радужном плюрализме.
Т. почувствовал необходимость что-то сказать.
— А ведь провинция живет иначе, — пробормотал он. — Беднее — да. Но все же как-то чище, человечнее... И воздух определенно лучше.
— Не отвлекайтесь, — сказал Джамбон. — Вы должны представить какой-нибудь ориентир, возле которого произойдет встреча. Можете?
— Да, — ответил Т. — Там была поваленная елка с новогодними игрушками.
— Вы ее видите?
— Пока нет. Только какой-то туман.
Улицы действительно заполняла дымка неприятного зеленоватого оттенка.
— Не смотрите в туман ни в коем случае, — велел Джамбон. — Глядите в небо. А потом, когда дух успокоится, опять смотрите вниз. Ищите скорей свою елку, я вижу, что скоро вы окончательно перенесетесь. Повторяю, необходимо отбросить всякую двойственность.
— Постараюсь, — сказал Т. и поднял глаза в небо.
Над городом плыли два круглых облака, похожих на бугристые и преувеличенно мясистые лица с гравюры Дюрера. Одно лицо, казалось, принадлежало старому длинноволосому мужчине, другое было круглым и молодым, и оба смотрели на Т. с бесчеловечным равнодушием вечности, которое не исчезло даже тогда, когда сами лица размыл ветер.
«У них двухголовый император, — вспомнил Т. — Может, это иллюминация к празднику. Должны
XVII
Такого Достоевский не видел давно. А если разобраться, вообще никогда не видел.
Прямо перед окопом, всего в трех шагах, стоял неизвестно откуда взявшийся монгольский бонза в темно-красной рясе и, не отрываясь, смотрел ему прямо в глаза.
Бонза был безоружен и явно пришел не с Запада, однако Достоевский все равно разозлился.
Во-первых, непонятно было, каким образом служитель злых духов подкрался так близко к огневой позиции. Окажись на его месте, например, зомбомичман — кинул бы в окоп бескозырку со змеиными лентами, и поминай как звали.
Во-вторых, Достоевский вспомнил рассказ начальника таможни о ядах, которые перехватывали возле Окна в Европу (тот, как и многие таможенные служащие, по юности баловался Дзогченом 2 , но в зрелые годы вернулся в лоно церкви).
— Рынок все человеческое в жизни убил, — жаловался начальник. — До реформы такая травка была... Всякая-разная. Иной раз зеленая, киргизская. Иногда салатовая — узбекская. Или совсем темная — с Кавказа. С Дальнего Востока тоже доходила, с такой приятной прорыжинкой. И каждая по-своему вставляла, легонько, как шампанское. Гуманитарно, солнечно... А сейчас? Вот придумали в Амстердаме эти шишки, которые на воде растут. А что до Петербурга доходит? Людям рассказать, так никто бы и не курил. Жулики в грязном подвале берут веник, опускают в ведро с синтетическим канабинолом, потом нарезают и продают как селекционный голландский продукт. Она мокрая даже, дрянь эта, и со временем как бы плесневеет — на ней такая белая пленка появляется. Только пленка эта — не плесень, а высохшая химия. Штырит как конкретная гидра. Но пуста, как природа ума в тибетском сатанизме. А уж какой для здоровья вред, про то вообще никто не знает...
2
Городская фольклорная традиция в современном ламаизме (прим. ред.).
И вот теперь этот сатанизм собственной персоной стоял прямо перед окопом и бесстыдно глядел в глаза.
— Ты чего здесь делаешь, косоглазый? — спросил Достоевский.
Лама не ответил, только попятился, и в его глазах появилась опаска.
— Ну, я тебе покажу, — пробормотал Достоевский и одним прыжком выскочил из окопа.
Драка, однако, не задалась. Лама оказался ловкий, как обезьяна, и все хватал за запястья, так что Достоевский со всей злобы несколько раз долбанул его лбом по бритому черепу. Тогда лама побежал. Достоевский долго гнался за ним — сначала по гранитным лестницам возле набережной, а потом по боковой улице. Лама, однако, бежал очень быстро.
Вдруг Достоевский сообразил, что весь спектакль могли затеять именно с целью выманить его из окопа. Чертыхнувшись, он так же быстро помчался назад. Вернувшись на огневую, он надел очки и припал к прицелу — и успел как раз вовремя, чтобы увидеть немыслимое.
С Запада шел человек.
То есть с Запада много кто ходил, особенно в последнее время, но бородатый мужчина в золотом шелковом халате, кажется, не был мертвой душой. Во всяком случае, желтого ореола вокруг его фигуры святоотческий визор не показал.