Таких не берут в космонавты. Часть 2
Шрифт:
Мне почудилось, что у Алексея восторженно сверкнули глаза.
— Невероятная! — заявил Черепанов. — Там!.. такое…
Он положил на страницы изготовленную из поздравительной открытки закладку, закрыл книгу, прижал к её обложке ладони.
Мне показалось, что Алексей мысленно сейчас находился далеко за пределами школы и даже нашей планеты.
— Как думаешь, Вася, когда мы полетим в космос вот так же, как в этом романе? — спросил Черепанов. — В другую солнечную систему! Встретимся с другими цивилизациями!
Я усмехнулся и ответил:
—
'Слушай, Эмма, сегодня я заметил, что уроки в школе теперь не кажутся мне нелепыми спектаклями. Всю эту будничную суету я воспринимаю спокойно, без удивления и без раздражения. Как и ставшие за полтора года привычными процедуры в клинике. Забавно. Не находишь? За полтора года после второго инсульта я отвык от звонков по работе, от деловых встреч и от общения с коллегами-переводчиками.
Те полтора года я провёл, как обычный никому не нужный больной старикан. Довольствовался лишь вниманием медперсонала. Видимо, именно поэтому сейчас я не страдаю от смены деятельности. Моя деятельность не «сменилась», Эмма. Она сперва закончилась (процедуры в клинике я деятельностью не считаю). А затем началась снова — на этот раз в виде нынешних школьных будней, подзабытых за шестьдесят лет.
Если честно, то сегодня на уроке истории я откровенно скучал. Снова. Но заметь: я отсидел его от звонка до звонка. Я по-прежнему считаю эту учёбу глупым занятием. Да. Но уже не вижу её напрасной тратой времени. Новая жизнь развивается по тем же законам, что и прошлая. Поэтому я точно тебе говорю: эти оставшиеся до получения школьного аттестата четыре месяца учёбы — сэкономят мне в будущем год учёбы в вечерней школе.
Зачем мне вечерка, Эмма?
Нет, теперь мне вечерка нужна.
А вот аттестат о среднем образовании мне точно понадобится, вот увидишь'.
В пятницу после уроков я настоял на том, чтобы Иришка и Лёша меня не ждали — шли к Иришке домой. Сказал, что Черепанов часок прекрасно помузицирует и без меня. Заявил, что Лукина не хуже меня подскажет ему ошибки. Проводил Алексея и Иришку до выхода из школы. Свернул в актовый зал, где пока ещё не собрались артисты школьного театра (у одиннадцатого «Б» и десятого «А» сегодня было на один урок больше, чем у нашего класса).
Свет я не включил (за окном пока не стемнело). Прошёл по пустому залу, поднялся на сцену. Уселся рядом с пианино, отрегулировал под себя стул. Скудное освещение напомнило о концертах, которые я устраивал для своей прикованной к постели второй жены. Тогда я тоже обходился лишь светом из окна. Вот только я играл не на пианино — тогда я терзал струны гитары. Я усмехнулся: вспомнил, как странно звучали под гитару песни Джо Дассена.
Я поднял клавиатурную крышку, прикоснулся к клавишам.
В памяти послушно всплыла мелодия.
Пианино пусть и коряво, но всё же её озвучило.
— Et si tu n’existais pas, dis-moi pourquoi j’existerais, —
«А если бы тебя не было, скажи мне, почему я существую, — переводила Эмма мои слова с французского языка. — Болтаться по миру без тебя, без надежды и сожалений…»
Пение на французском языке успокаивало мою больную супругу. Потому что она по утрам не узнавала моё морщинистое лицо; не понимала, где и почему очутилась. Встать с кровати она не могла. Я брал в руки гитару, усаживался около её кровати. Начинал почти всегда с репертуара Джо Дассена. Жена успокаивалась, прислушивалась к моему пению. После третьей песни я обычно склонялся над ней — вытирал платком с её глаз слёзы…
— Et si tu n’existais pas…
«А если бы тебя не было…»
Я пел третий куплет, когда мой голос дрогнул. Сердце в груди забилось чаще, потому что мне вдруг померещилось: я увидел призрак моей покойной жены. Но я тут же сообразил, что заметил вовсе не приведение. Да и на мою вторую жену эта женщина не походила. В актовый зал вошла Лидия Николаевна (моя нынешняя классная руководительница). Я видел, как она бесшумно прошла вдоль стены, уселась в кресло третьего ряда; подпёрла подбородок кулаком.
— Et si tu n’existais pas…
«А если бы тебя не было…»
Слова песни на французском языке прекрасно вплетались в музыку. Мой голос словно стал вторым музыкальным инструментом: солировал в дуэте с уставшим школьным пианино. Он не фальшивил, задавал тон выступлению. Звучал успокаивающе. При тусклом освещении он будто бы убаюкивал — Лидия Николаевна не шевелилась, точно она уснула под моё пение. Но она не спала. Я видел, как влажно блестели её широко открытые глаза.
— … Simplement pour te creer. Et pour te regarder.
«…Я себе тебя создал. Смотрю в твои глаза».
Я замолчал. Смолк в моей голове и голос моей виртуальной помощницы. Стихли звуки музыки.
Тихо и нерешительно прозвучали аплодисменты.
— Я обожаю песни на французском языке, — сказала Лидия Николаевна. — Они прекрасны.
Я увидел, как она прикоснулась к своим глазам носовым платком.
— Всегда мечтала выучить французский язык… но не сложилось.
Учительница улыбнулась.
— Ещё выучите, Лидия Николаевна, — сказал я. — Если захотите. Какие ваши годы.
— Поздно мне уже новые языки учить. Это вам, молодёжь, сейчас открыты все дороги. А мне, Василий, почти сорок пять лет. Да и вообще… Не до языков мне теперь.
Я искренне усмехнулся.
— Вы ещё не вышли за рамки молодости, Лидия Николаевна. У вас ещё всё впереди. Ваша жизнь только началась. Хотите — языки учите. Хотите — на скрипке играйте. Кто вам мешает?
Учительница улыбнулась, покачала головой.
— Скрипка — это точно не моё, — сказала она. — На скрипке я в детстве играла. Больше не хочу. Музыкант из меня не получился.