Там, где цветёт папоротник

Бутусова Лена

– Боюсь, – девушка ответила неуверенно.

На самом деле, страха она пока не испытывала, только удивление и довольство оттого, что оказалась права.

– Токмо раз ты меня не тронул, покуда зверем был, теперь уж точно не обидишь, – проговорила резонно.

И решительно направилась к потухшему костру. Кем бы ни оказался ее провожатый, но до утра было еще долго, а спать в сырости по утренней росе ей вовсе не хотелось.

– Огня нужно, – она заковырялась в котомке, отыскивая огниво. – Теперь-то эти головорезы к нам точно не сунутся.

Марун

опустился на корточки напротив Любомиры, следя за ее дрожащими руками, пытавшимися высечь хоть одну искру:

– Как ты поняла, что меня нужно было остановить, Любомира? Кабы не ты… Не остановила бы ты меня, убил бы я того разбойника, так и остался бы навек в медвежьей шкуре.

– Сама не знаю. Нельзя убивать… – ведьмочка чувствовала, что с огнивом ей не сладить, и принялась шептать огневой наговор, сопровождая слова огненными знаками. Как учила ее Василина. Вот только с перепугу забыла она слова старой травницы, что огонь-то стихия своенравная, и от избытка чувств перестаралась. Пламя полыхнуло яростно, заставив ее отшатнуться от кострища.

Марун только лицо отвернул в сторону:

– Он чуть жизнь твою не отнял, Любомира.

– Понимаю, но… все равно нельзя. Можно же найти другой способ, поговорить, попросить…

– С такими, как эти оборванцы, разговор должен быть коротким, – Марун хмыкнул, поворошил дрова в костре, чтоб горели ровнее.

– Не от хорошей жизни они на нас напали, – ведьмочка принялась собирать брошенное головорезами оружие в кучу – кривые ножи да ржавые топоры.

– Ты еще пожалей их, – охотник с осуждением покачал головой.

– А вот, и пожалею, – Любомира вскинулась. – Мне вообще всех жалко. И разбойников этих, и медвежонка осиротевшего, и даже… тебя.

– Копьеца жалко, – Марун проворчал, сделав вид, что не услышал ее последних слов.

Теперь Любомира шарила по полянке в поисках оброненного гребешка. Вздохнула: вот и второй подарок Василины оказался бесполезен, не уберег ее от злых людей.

Гребня она так и не нашла в темноте, зато отыскала Беруню. Медвежонок сидел под кустом, напуганный, но совершенно невредимый. Увидев свою благодетельницу, звереныш обиженно заревел, и ведьмочка подхватила его на руки. Подтащила к весело пляшущему костру и покосилась на охотника, сидевшего по другую сторону пламени. В отсветах огня его лицо казалось каким-то нездешним, словно у древнего духа, сбежавшего из самой Нави, чтобы провести ночь со своенравной человеческой невестой.

Марун скинул с плеч порванную куртку и теперь штопал ее, пытаясь хоть немного прихватить разошедшиеся швы. Любомира наблюдала за ним исподлобья. Наконец, не выдержала:

– Не мужицкое это дело, одежу штопать. Дай, я, – и решительно выхватила у него рукоделье.

Марун поморщился:

– Покуда бобылем живешь, всему научаешься: и одежу себе штопать, и кашу стряпать…

Любомира принялась ловко орудовать длинной портняжной иглой – сколько ей пришлось чинить порток младшему братцу, она теперь не глядя могла любую дыру зашить. И уж коли Марун

сам заговорил о своей одинокой доле, ведьмочка решилась-таки задать вопрос, который мучил ее с самой купальской ночи, когда она образ зверя в костре углядела:

– В деревне разное болтают, но и сам ты говорил, – она медлила, понимая, что вопрос охотнику не понравится, – что супружницу твою медведь… того… Скажи, Марун, а тот медведь, это не…

– Это был не я! – охотник проревел с такой яростью, что на миг Любомире показалось, сейчас он снова обернется зверем. – Тогда я еще не был… таким чудищем.

От испуга уколов палец иглой, ведьмочка пробормотала себе под нос:

– Прости.

– Ничего, – остывая, Марун болезненно поморщился и приложил ладонь к боку. На руке осталось пятно свежей крови.

– Рана у тебя глубокая, – от глаз Любомиры не скрылась ни гримаса мужчины, ни его рука, перепачканная в крови. – Дай, все-таки посмотрю. Ну, какие у тебя теперь от меня могут быть тайны?

Отложив в сторону недошитую куртку, Любомира шагнула к охотнику, выжидательно зависнув над ним. Уперла руки в бока:

– Дай, говорю, посмотрю, – за показной суровостью ведьмочка прятала смущение и страх. Да, все-таки страшно ей было. Чай, не каждый день встречаешь в лесу оборотника.

Марун посмотрел на нее снизу вверх, исподлобья. Спросил снова:

– Не боишься?

– Боюсь, – Любомира нахмурилась. – Но что ж теперь, помирать тебя бросать?

И опустилась перед мужчиной на колени.

– Так-то помирать я не собираюсь, – Марун усмехнулся, следя за руками Любомиры.

– Да, кто тебя знает, – ведьмочка распотрошила свою котомку и теперь привычными движениями готовила снадобья да перевязь. – Ложись, показывай, где болит.

– Болит – здесь, – Марун приложил руку к сердцу.

Любомира по наивности принялась было осматривать его грудь, но быстро сообразила, что охотник имел в виду другое.

– Я про рану вообще-то, – пробормотала себе под нос.

Мужчина откинулся на спину, давая девушке рассмотреть себя во всей красе. Между его ребер с левой стороны виднелся небольшой порез, из которого медленно сочилась кровь. И Любомира изо всех своих девичьих сил пыталась сосредоточиться на ране. А не разглядывать тело охотника. Обычно мужчин врачевала Василина, Любомира лишь помогала ей, и до сегодняшней ночи ни разу не видела нагого мужского тела так близко.

– Еще бы чуть-чуть, и в сердце, – ведьмочка скорбно нахмурилась.

– Ерунда, по ребру скользнул. У медведя шкура толстая, – видя, какое действие произвел на девушку вид его обнаженного стана, Марун чуть усмехнулся. – Нравлюсь, что ли?

– Ничего не нравишься, – покраснев до кончиков ушей, Любомира обрабатывала рану припарками, едва касаясь кожи охотника кончиками пальцев и радуясь, что в темноте не видно ее румянца. – Что я, мужика что ли не видала?

– А то будто бы видала? – Марун вопросительно вскинул брови. – Я-то думал, ты девица…

Любомира недовольно поджала губы: