Там, где мы служили...

Верещагин Олег Николаевич

— …следует разобраться, товарищ Третьяков, — проходя мимо ребят, Половцева посмотрела на них, улыбнулась, но тут же опять вернулась к разговору с крепким рослым мужчиной в полувоенном без знаков различия (в руке он нёс какой-то смешной, не подходящий к его облику кожаный портфель). К сожалению, вся группа прошла и мимо зала ожидания тоже, и Витька разочарованно вздохнул, провожая глазами удаляющихся к памятнику людей. Джек хлопнул его по плечу:

— Эй-эй! Пошли, смотри — там на посадку приглашают!..

…Вагон струнника напоминал самый обычный автобус, только без водителя и вобще без каких-либо приборов управления — и от этого немного странный, даже пугающий слегка. Двойные широкие мягкие сиденья

с удобными откидными спинками стояли вдоль стен (между ними было большое пространство, где размещалась солидная кладь), посередине оставался широкий проход, под ногами мягко пружинил коврик из пенорезины. Не очень широкое обзорное окно тем не менее шло как пояс по периметру вагона, а в носу переходило в большую панораму.

— Просим до конца отсчёта занять свои места, пристегнуться и не покидать их за исключением выхода на своей станции после полной остановки и звукового сигнала, — голос из невидимого динамика был девичий, приятный такой… — Наш вагон отправляется на маршрут. Корпус желает вам приятного путешествия! — и голос начал размерено считать: — Десять… девять…

Витька и Джек уселись рядом, щёлкнули замками широких ремней. Вагон был заполнен до отказа, большинство пассажиров, видимо, ехали не впервые. Это были самые разные люди, но в основном — среднего возраста и, скорей всего, спешащие по делам. Только на самом первом сиденье слева устроились двое мальчишек лет по 10–12 в зимней пионерской форме — они ухитрялись вертеться в страховке, н ов основном «перешёптывались» (слышно было всему вагону), с напряжённым ожиданием глядя вперёд:

— Сейчас когда поднимемся — дёрнет, ты не бойся, это так нужно…

— Да я и не боюсь! Хорошо, что нас одних отпустили…

— Это батя всё… во, щас!

— …ноль.

Короткий звон. Вагон плавно поднялся вверх — за окном проплывала серая ферма… остановилась. Короткий (и неприятный, даже жутковатый какой-то) клевок всем корпусом (кто-то ойкнул и засмеялся) — и неожиданно оказалось, что за окном разворачивается во всю ширь и длину панорама бескрайнего зимнего мира. Вагон, казалось, бесшумно и быстро летит в полном тучами небе. Мелькнула размытой тенью ещё одна ферма (коротко, мягко щёлкнуло где-то наверху), тело легко, но ощутимо вдавило в мягкую глубину кресла.

— Здорово, — сказал Джек. Подумал, посчитал: — Это до вашей столицы он всего за четыре часа доберётся. Как самолёты в старину почти.

— Самолёты тоже со временем начнут летать, как раньше, — Витька чуть нагнулся (Джеку как гостю он уступил место у окна), посмотрел в небо. — Атмосфера успокоится… и всё будет нормально. Просто струнник дешевле, да и не нужно ему ничего… ну там аэродромы… Линии везде будут строить.

— И в Африке, наверное, — Джек покачал головой. — Странно, да? Пройдёт лет пятьдесят, там, где мы воевали — будут фермы… и струнник этот. Мальчишки будут ездить, как вон те.

— Пусть ездят, лишь бы про нас помнили, — неожиданно серьёзно сказал Витька. — А то навылезает из щелей всякая погань и будет грызть… Опомниться не успеем — всё подгрызут, и тогда опять… Читал «Письма Деду Морозу»? [56]

— Мы в музее были, — сказал Джек. — Нас возили. Страшно. Даже не верится, что мы уцелели.

— Уцелели… — задумчиво повторил Витька. И вздохнул опасливо: — А вот я уцелею ли… в смысле — дома? Ох, что будет…

* * *

56

«Письма Деду Морозу» — записки тульского мальчика Димы Воронихина, сделанные им в возрасте 5–8 лет (1–4 г.г. Безвременья) В небольшом подарочном блокноте фирмы «Beeline» чудом уцелевший и живший в заброшенном

и полуразрушённом детском саду мальчик разговаривал с Дедом Морозом, обращался к нему с разными вопросами и жалобами, даже просил найти маму и прекратить «длиную зиму». Блокнот был обнаружен витязями РА в шкафу, где, видимо, жил мальчик. Самого Диму найти так и не удалось, последняя запись сделана о том, что он идёт «за едой куда сегда». Со второй половины блокнота Дед Мороз выступает скорей как очень злое и жестокое существо, мальчик постоянно упрекает его и в то же время ужасно его боится. Но в предпоследней записи неожиданно сказано: «Дедушка Мороз прасти я тибя наругал я понял ты нивинавт и тибе тож страшна тут ЭТО СДЕЛАЛИ ТАК ЛЮДИ».

Блокнот хранится в международном музее «Дети Безвременья» в Берлине, экспозиция «Письма в никуда?» Именно про этот музей говорит Джек.

Она не могла уснуть.

Возвращение сына застало её врасплох, и, когда он шагнул через порог — смущённый, даже испуганый, всё тот же её младший сынок… и в то же время очень сильно изменившийся — она только села (хорошо ещё, на удачно стоявший стул) и, конечно, расплакалась. Хотя позади сына топтался рослый плечистый светловолосый парень, явно не русский. Кончилось тем, что Витька оже захлюпал, стоя на пороге — и только тогда она окончательно убедилась, что это и правда её сын…

…Муж был в командировке, дочь — тоже, старший сын — уехал в кадетскую школу, где преподавал теорию, и дома она была одна. Двое парней наполнили дом шумом, смехом и разговорами. Почти с испугом она поняла, что сын всё-таки изменился — резкие слова, естественные вставки в речь на нескольких языках, вообще непонятные словечки, экономные движения… такой родной, до мелочей знакомый, он не стал чужим, но иным — точно.

Второй парень оказался его командиром и другом — англосаксом. Он собирался немного погостить у Ревков и ехать дальше домой. За обедом, с удовольствием глядя, с каким аппетитом едят оба — и сын, и гость — и рассматривая привезённые Витей нехитрые подарки, она уже совсем было собралась сказать сыну: «Ну как ты мог?! Останься теперь-то…» — но сержант, которого звали Джек Брейди, заговорил о каких-то людях, делах… и женщина с болью и гордостью поняла: нет. Сын по-настоящему не вернётся домой до конца войны.

Уже вечером, лёжа в постели, она слушала, как за стеной, в комнате «мальчишек», смеются и негромко переговариваются её сын и его друг. Ей вспомнилось пережитое уже вечермо потрясение — стоя на пороге комнаты, Витя переодевался, а она проходила по коридорчику… и вдруг увидела у него на бедре свежий уродливый шрам. Он был ранен. Ранен, это в голове не укладывалось. Его могло искалечить, как старшего. Могло… могло и убить! Он каждый день там, где убивают, он убивает сам. Но убитых им не получалось ни пожалеть, ни даже толком представить — женщина хорошо знала, что собой представляют эти существа, её родные места стали окончательно безопасными не так уж давно, она помнила и самый конец Безвременья с его беспощадным чёрным холодом и бандами. Но он был ранен — был ранен, а её не было рядом, чтобы, как в детстве, когда ему было больно, прижать к себе, приласкать…

… - Ма-а… — нерешительно протянул Витька. Он стоял на пороге комнаты, придерживаясь высоко поднятой рукой за косяк. — Ма, ты спишь?

— Нет. ты что, Витюш?

— Ма, мы пойдём погуляем. Я Джеку город покажу… можно?

«Можно, — подумала женщина. — Он не спросил разрешения, когда убежал на войну, но пришёл — спросить разрешения на позднююю прогулку…»

— Да, конечно. Покажи, он хороший мальчик.

— Ага, — она не видела, но почувствовала, что Витя улыбнулся. — Мы не очень долго. Спи, спокойной ночи.