Там, где мы служили...

Верещагин Олег Николаевич

Разбитая дорога делала широкую петлю, и он свернул в голый кустарник — напрямую к ветрякам впереди. Рыже-красная земля налипала на высокие ботинки тяжеленными комьями. Капли с кустов чёрными пятнышками расплывались на серой куртке. «Хорош бы я был — в парадке,» — машинально подумал Майкл, перепрыгивая через дренажную канаву, в которой шкворчала вода. Этот звук показался ему единственным в мире… но потом он услышал отдалёное урчание какого-то механизма и — уже ближе — несмелое пение птиц.

Тропинка вела через молодую рощу. Майкл старался идти побыстрее, хотя

умом понимал, что спешить не стоит…

…Щеняий плач привлёк его внимание уже у самого выхода из рощи. Щенок скулил и повизгивал где-то рядом, в голосе его была такая безнадёжность, такая жалоба, что юноша остановился и прислушался. Потом шагнул в сторону…

…Щенок сидел в яме — то ли воронке, то ли промоине — на треть заполненой водой. Очевидно, свалился туда случайно и, чудом не утонув, не мог выбраться по раскисшему склону, хотя и пытался явно. Тощий, грязный, не больше полугода от роду, он походил на сеттера. Сеттеры не выжили в этих местах, но в Канаде — уцелели рядом с людьми, оттуда их привозили… у них тоже был сеттер, только Майкл не знал, что с ним случилось, когда уничтожили посёлок…

— Ах ты… — задумчиво сказал Майкл, теребя воротник куртки. Щенок посмотрел снизу вверх полными ужаса и тоски глазами — и заплакал ещё жалобней, переступая с лапы на лапу. — Ну, сейчас…

Майкл встал на колени (мгновенно промокнув) и нагнулся, рискуя свалиться вниз. Щенок взвизгнул и зарыдал совсем уж истерично, но тут же умолк — рука человека сцапала его за шкирку и вытащила наружу.

Сеттер сел и сжался в комочек. Бежать он не мог, его пошатывало от усталости и голода, глаза часто мигали. Что человек может его сожрать — представлялось щенку весьма вероятным… правда — это был не совсем обычный человек, от него даже пахло как-то… не совсем человеком… но…

— И что нам с тобой делать? — задумчиво спросил Майкл. — Ну, сейчас, — повторил он, — погоди.

Щенок перестал скулить и закрыл глаза, поджав роскошный в сухом виде, а сейчас жалкий хвостишко — мол, будь, что будет… Майкл открыл мешок, достал, порывшись, банку сардин. Вскрыл и поставил под нос сеттера.

Кутёнок дёрнул носом. Потом — ещё, смелей. Открыл глаза и… воткнулся мордочкой в банку, громко зачавкав и так уморительно дёргая хвостиком, что Майкл тихо и захлёбисто рассмеялся:

— Жри, дурачинка! — потом протянул руку и погладил щенка по мокрому загривку. Тот на секунду сжался, но лопать не перестал, торопясь сожрать побольше и явно рассчитывая, что на сытый желудок и погибать веселей — и будь, что будет!

Мысли о том, что он на родине, смешной щенок, какое-то неопределённое, но тёплое чувство — всё это притупило внимание Майкла, и он не сразу ощутил присутствие людей. Да и подошли они чертовски тихо, не хуже любого из штурмовиков.

Он не дёргался, даже с колен не стал вскакивать. Сперва подумалось о патруле, но, обернувшись, Майк увидел двоих мальчишек. Обычных мальчишек по 12–13 лет.

Рыжий бледнокожий парнишка был одет в ушитую армейскую куртку и грубые джинсы-самошивы, чуть подвёрнутые над босыми (в это время года! В такую погоду!) ногами. Второй —

повыше, светловолосый, с глубоким шрамом на левой щеке — носил серый бушлат и армейские штаны-ящерицы. И тоже был босым. У обоих имелись старые надёжные текстолитовые спиннинги (сложенные, они крепились на бедре у того и другого), а на куканах у поясов висели большие форели — четыре у рыжего, две у светловолосого.

Ещё у них были зелёные галстуки на шеях.

А ещё — ухоженные, с изящными тонкими прикладами и длинными стволами, ружья. Самозарядки 410-го калибра. Старые, ещё времён до Безвременья.

И оба смотрели на Майкла и сеттера одинаково — неприязненно и… голодно.

— Привет, — сказал Майкл, распрямляясь. Рыжий кивнул. Светловолосый сказал угрюмо, блеснув серыми глазами из-под плохо промытой чёлки:

— Тебе что, делать нечего — собаку консервами набиваешь? — в голосе была та же неприязнь, что и во взгляде, только уже совершенно отчётливая.

Майкл неожиданно понял, что мальчишки просто хотят есть. Отсюда и эта неприязнь.

— Да пошёл он… — рыжий смачно сплюнул. — Двигаем, Арти.

— Постойте, — Майкл быстро наклонился к мешку, открыл его. — Идите сюда.

— Зачем ещё? — спросил светловолосый Арти. Рыжий перехватил ружьё удобней. Совершенно определённо перехватил.

— Да не бойтесь! — уже сердито сказал Майкл. Мальчишки переглянулись с ухмылкой, но подошли. — Держите!

Он достал две упаковки галет, потом — две больших банки корнбифа с картошкой, большую банку овощей «глобус», плитку твёрдого горького шоколада, паштет с грибами в сером полиэтилене, четыре пакета грибного супа — короче, значительную часть того, что в рюкзаке было съедобного. Глаза рыжего расширились. Светловолосый громко (наверное, сам не осознавая и не слыша этого) глотал слюну. Но рук они не протягивали.

— Эй, мистер, — сказал наконец Арти. — Спекулянтов у нас вешают. И мы ни в чём вам помогать не будем, хоть засыпьте нас жратвой. Собирайте это — и пошли в правление сельхозкомунны! — и он уже совершено отчётливо и недвусмыслено взял Майкла на прицел.

— Да берите же! — с нажимом сказал Майкл. Ему было смешно, и в то же время он не хотел, чтобы мальчишка пальнул… — Я не спекулянт, чёрт бы вас побрал!

— Вы солдат! — вдруг почти вскрикнул рыжий — и так заулыбался, что сразу превратился в обычного мальчишку своих лет. — Арти, он же просто солдат!

— Как догадался? — Майкл усмехнулся.

— Солдаты часто вот так просто отдают…

— Да, я солдат. Да забирайте же, чёрт, тяжело держать!

Он ссыпал всё в подставленную сумку. И отметил, что рыбу мальчишки не бросили, и на еду не накинулись, хотя глаза у обоих горели, как у голодных зверьков.

— Домой? — понимающе спросил Майкл. Он хорошо помнил настоящий голод. Когда хочется просто жрать, пихать и пихать в себя еду и изо всех сил не помнить о других и не видеть их, даже если они стоят рядом и смотрят на тебя. Вот в такие секунды и понимаешь, человек ты — или кто… хотя «человек» по отношению к нему — условность, конечно…