Там вдали, за рекой
Шрифт:
А в деревне сейчас самая сенокосная пора, только косить некому, и травы стоят выше пояса, и не убран хлеб, и не мычит в хлеву скотина, потому что стоят хлева пустые, и даже дух навозный выветрился из них.
После замирения с немцами кинулись было по своим деревням мужики в солдатских шинелях, истосковавшиеся по крестьянской работе, по плугу, по косе, по вилам да топорам, но опять недальним сухим громом раскатились орудийные залпы, и снова стали солдатами мужики, так и не успев надышаться запахом свежескошенных
– Думал, кому дров наколоть...
– не оборачиваясь от окна, сказал Федор.
– Или вещички на вокзал поднести...
– Опоздал ты с вещичками...
– поглядела на его унылую спину Настя. Снег еще не сошел, когда буржуи из города драпали. Ночами в очередях за пропусками стояли. Кто в Харьков, кто в Киев... К немчуре да к гетману... Вот чемоданов бы натаскался!
– Медом им там намазано?
– спросил Федор.
– Медом не медом...
– вздохнула Настя.
– А сала и хлеба ситного вдоволь!
– И Чека нет!
– угрюмо вставил Степан.
Помолчали, а потом Санька сказал:
– Мамка голубя моего последнего изжарить грозится... Хлеб, говорит, перевожу... А я ему от своей осьмушки крошу...
– Не она, так другой кто изжарит, - заметил Степан и вдруг разозлился: - Хватит про жратву!
– Так есть охота все время!
– вырвалось у Саньки.
– Хожу и про еду думаю.
– И до чего додумался?
– прищурился Степан.
– А то давай, как Кузьма! Они тебе подадут Христа ради!
– Я тебе кто?!
– вскочил Санька.
– Контрик? Кадет недорезанный?!
– Во как заворковал!
– обрадовался Степан и подразнил Саньку: - Гули, гули, гули!
– Степа...
– в упор глянула на него Глаша.
– Ты нарочно ко всем цепляешься или характер у тебя такой?
– Тиран и есть тиран!
– глубокомысленно заявил Федор.
Глаша посмотрела на него и засмеялась. Степан буркнул:
– Подумаешь... Сказать ничего нельзя...
А Настя расстелила на круглом столе газету, выложила на нее три вареных картошки, щепотку ржавой соли на бумажке и виновато сказала:
– Хлеба нету...
– Вот...
– Глаша вынула ломоть хлеба и положила на стол.
– Три котлеты!
– торжественно объявил Санька.
– Ого!
– обрадовался Степан.
– Живут же люди!
– Пшенные!
– скромно добавил Санька.
– За такие шутки, знаешь, что полагается?
– пригрозил ему Степан, пошарил по карманам, выложил на стол луковицу и мрачно сказал: - Хотел на махорку сменять... Да ладно!
– Откуда, Степа?
– охнула Настя.
– От верблюда!
– отмахнулся Степан.
– Мешочнице подсоблял корзины таскать.
– Луком расплачивалась?
– удивилась Настя.
– Держи карман
– сказал Степан.
– Медяков сыпанула. Сквалыга!
– А лук-то откуда?
– допытывалась Настя.
– Откуда, откуда!
– рассердился Степан.
– Спер!
– И не стыдно?
– исподлобья взглянула на него Глаша.
– Еще чего?
– возмутился Степан.
– Экспроприация капитала называется.
– Да?..
– протянула Глаша.
– Я думала, это по-другому называется.
– А ты меньше думай, больше есть будешь, - отрезал Степан и подсел к столу.
– Налетай, братва!
Настя поглядела на все еще стоящего у окна Федора и окликнула:
– Эй, хуторянин!
– Чего?
– не оборачиваясь, отозвался Федор.
– Обедать садись.
– Не хочу я...
– не сразу ответил Федор.
– Врешь!
– прикрикнула на него Настя.
– Садись! Тут на всех хватит.
– Факт!
– обрадованно поддержал ее Санька.
– Вон сколько навалили!
Федор только помотал головой и, глядя куда-то поверх крыш, сказал:
– Сестренка у меня в деревне осталась... Махонькая совсем...
– С кем осталась-то?
– помолчав, спросила Настя.
– С бабкой, - ответил Федор и вздохнул: - Гостинцев ждет...
– Какие теперь гостинцы...
– тоже вздохнула Настя, по-бабьи подперев щеку ладонью, рассердилась на себя и крикнула: - Садись, кому говорят?!
– Да ешьте вы сами!
– взмолился Федор и закричал: - Сытый я! Сытый!..
Подхватил свою котомку и вышел, хлопнув дверью.
– Чего это он?
– недоуменно поглядел ему вслед Степан.
– У тебя спросить надо!
– отвернулась от него Глаша.
– Жалостливые какие!..
– буркнул Степан, сел к столу, разломил картофелину, одну половинку отодвинул на середину стола, другую обмакнул в соль и принялся мрачно жевать.
Настя присела рядом со Степаном, взяла отложенную им половинку картофелины и отщипнула от ломтя хлеба.
Когда к столу подсели Глаша и Санька, дверь вдруг распахнулась и в комнату опять вошел Федор. Потоптался у стола, вынул из котомки завернутый в газету сверток, шмякнул его на стол и с отчаянием сказал:
– Вот! Воблина тут. Целая!
– Живем, братва!
– закричал Санька, вытащил за хвост здоровенную воблу и принялся хлестать ею о край стола.
Степан оглядел Федора и спросил:
– Сам небось умять хотел? Потому и обедать с нами не садился. Так?
Федор вздохнул и сказал:
– Был такой грех...
– Вот!
– удовлетворенно поднял палец Степан.
– А чего тогда приволок?
– Растревожили вы меня...
– признался Федор.
– Чем это?
– сощурился Степан.