Там вдали, за рекой
Шрифт:
Степан стоял над полоской кумача и морщил лоб. Потом решительно обмакнул кисть в ведерко с мелом и поставил жирную точку. Отошел. Прищурился. Переделал точку в восклицательный знак. Подумал, добавил еще один, пожирнее, и обернулся к Насте:
– Смотри!
Настя откинула со лба волосы мокрой рукой, посмотрела на плакат и восхищенно сказала:
– Здорово, Степа! Буквы только кривые.
– Ты не на буквы смотри, а вникай, что написано!
– довольный собой, возразил Степан и с чувством прочел: - "Трепещите, тираны!! Рабочая молодежь
Посмотрел на Глашу и добавил:
– Сам сочинил!.. Слышь, Глаха?
Глаша хотела обернуться и что-то сказать в ответ, но побоялась пошевелиться на своем шатком сооружении и только покивала ему головой.
Кто-то грохнул по двери ногой, две белые с золотом половины ее распахнулись, и в комнату ввалился Федор. На плече у него ножками кверху лежала садовая скамья с чугунными завитушками на спинке. Одним движением плеча Федор сбросил скамью на пол, вытер лоб под овчинным своим треухом и удовлетворенно сказал:
– Хорошая мебля. Тяжелая.
– Грохотать-то зачем?
– замахнулась на него мокрой тряпкой Настя. Не видишь, паркет!
– Какой еще паркет?
– огляделся Федор.
– Пол, говорю, испортишь!
– с досадой объяснила Настя.
– А чего ему сделается, полу-то?
– искренне удивился Федор.
– Нешто его такой лавкой прошибешь?
– Прошибать ему еще надо!
– фыркнула сверху Глаша.
– Во сказанул!
Федор покосился на нее, ничего не ответил и пошел к дверям, где топтался у второй скамейки Санька. Федор отстранил его, взялся одной рукой за сиденье и, царапая паркет, втащил скамью на середину комнаты.
– Ну?!
– всплеснула руками Настя.
– Пахать тебя сюда звали?
Федор присел на корточки, потрогал пальцем белые бороздки на замысловатом узоре паркета и уважительно произнес:
– Фасонные половицы положены. Фигурные!
– И чего ты, Чижик, с этим темным элементом связался?
– не глядя на Федора, спросил Степан.
– Это кто темный?
– обернулся к нему Федор.
– Я, что ли?
– Факт, ты!
– бросил кисть в ведерко с мелом Степан.
– Раз в Союз не вступаешь, нечего тебе здесь делать.
– И без Союза вашего проживу, - буркнул Федор.
– А ты мне не указ.
– Брось, Степа...
– миролюбиво заметил Санька.
– Мешает он тебе? Чего ты взъелся?
Степан промолчал. Он и сам толком не знал, за что так невзлюбил Федора. Ну, в тот первый раз, на дворе, он полез с ним в драку за дело. Голодуха, а этот куркуль сало наворачивает! Да еще сундук свой открыть боится, тянет из-под крышки. Крохобор! Потом, когда услышал, что у Федора отца на фронте убило, а мать умерла, ему вроде стало его жалко, и он готов был пойти на мировую. Подрались и подрались. Делов-то! Но Федор всех сторонился, промышлял случайными заработками, где и сколько заработал, помалкивал, всегда украдкой жевал что-то, а когда жевал, торопился так, что чуть не давился. Боялся, что отнимут у него жратву, что ли? И потом был он какой-то уж очень услужливый. Как половой в трактире!
Степан взялся за край кумачовой полоски, чуть встряхнул, проверяя, не осыпается ли краска, и приказал Саньке:
– Давай гвозди!
Санька покорно поплелся за гвоздями и молотком, принес их Степану, поднял один конец лозунга. Степан взялся за другой, приложил к стене, крикнул Глаше:
– Глаха, посмотри!.. Прямо?
Глаша прищурилась и скомандовала:
– Повыше!.. Пониже!.. Все. Прибивайте!
– Раскомандовались...
– фыркнул Федор.
– Чего, чего?
– переспросила Глаша.
– Проехало...
– пробурчал Федор.
– Я ведь сейчас слезу, - сказала сверху Глаша.
– И чего будет?
– поинтересовался Федор.
– Вот по спине и проедусь!
– пообещала Глаша.
– На тебя похоже!
– отошел подальше Федор, посмотрел оттуда на плакат, долго шевелил губами, потом повторил вслух: - "Трепещите, тираны!!" - Подумал и мрачно спросил: - Про тебя сочинили?
– Не про тебя же!
– отозвался Степан.
– Ясное дело, не про меня, - согласился Федор.
– Кто здесь тиран? Ты!
Степан от удивления раскрыл рот и забыл его закрыть. Хотел, видно, что-то ответить, но не нашел подходящих слов. Санька поглядел на него и прыснул. Потом засмеялась Настя. Дольше всех крепилась Глаша, но лицо у Степана было такое, что она не выдержала, рассмеялась, выронила палку, пуфик грохнулся на пол, Глаша села на стол и сказала:
– Как он тебя? А, Степа?!.
Степан выждал, когда они отсмеются, поиграл скулами и жестко сказал:
– Такие смехи контрой пахнут.
– Да ты что, Степан?
– нахмурилась Настя.
– Шуток не понимаешь?
– Мерин ржет, кобылка рада!
– загадочно ответил Степан, поглядел на насупившегося Федора и добавил: - Темный, темный, а глянешь на просвет, белый! Чека по нему плачет!
– Загнул!
– испуганно присвистнул Санька.
– Не в данный текущий момент, - снисходительно объяснил Степан.
– Но загремит как миленький!
– Самому бы тебе не загреметь...
– не очень уверенно отбивался Федор.
– Я - член Союза рабочей молодежи!
– рубил наотмашь Степан.
– А ты деклассированный элемент!
– Ты в Союзе своем без работы сидишь, а я без него на бирже околачиваюсь, - нашелся Федор.
– Вот и выходит: оба мы элементы!
Степан презрительно прищурился, но промолчал: крыть было нечем.
– Такие, браток, дела...
– неожиданно тоскливо сказал Федор и отошел к окну.
Одинокие деревца на улицах забраны решетками, будто провинились в чем-то. Вокруг булыжник и брусчатка мостовых. И ни одной полосочки обыкновенной землицы, с лопухами, с желтыми одуванчиками, с мохнатым шмелем над клеверным цветом.